История Похитителя Тел - Райс Энн. Страница 53

В первый момент мне казалось, так будет целую вечность; но через секунду все кончилось, словно ничего и не произошло. Я лежал на ней без сил, утопал, разумеется, в поту, и меня бесили липкость всего этого процесса и ее панические вопли.

Наконец я перевернулся на спину. У меня болела голова, все гнусные запахи резко усилились – грязный запах кровати с продавленным бугорчатым матрасом, тошнотворная вонь кошек.

Она выскочила из постели. И, похоже, сошла с ума. Она дрожала и плакала, схватила со стула одеяло, прикрылась им и начала кричать, чтобы я убирался, убирался, убирался вон.

– Да что с тобой такое? – спросил я.

Она обрушила на меня град современных проклятий:

– Ах ты задница, мерзкая тупая задница, идиот, козел!.. – И все в том же духе. Я мог заразить ее, говорила она с ходу назвав несколько болезней. К тому же она может забеременеть. Я – одуревший ублюдок! Мне следовало немедленно выметаться. Как я посмел? Я должен убраться, пока она не вызвала полицию. И так далее…

Меня окатила волна сонливости. Я старался сосредоточиться на ней, несмотря на темноту. За этим последовал приступ тошноты, равного которому еще не было, и лишь огромным усилием воли я сумел удержаться от рвоты.

Наконец я сел, затем поднялся на ноги. Я посмотрел, как она стоит, плачет и кричит на меня, и внезапно понял, какая она несчастная, понял, что и в самом деле ее обидел и что по лицу ее разливается уродливый синяк.

Очень постепенно до меня дошло, что случилось. Она хотела, чтобы я использовал какое-то профилактическое средство, а я взял ее буквально силой. Она не получила никакого удовольствия, а только испугалась. Я вспомнил, как она вырывалась в момент моей кульминации, и понял, что она и помыслить не могла, чтобы я мог наслаждаться борьбой, ее злостью и протестами, наслаждаться своей победой. Полагаю, однако, что в презренном, обыденном смысле я получил удовольствие.

Эта история показалась мне невероятно гнусной. Меня охватило отчаяние. Даже удовольствие – сплошная ерунда. Я думал, что не выдержу больше ни секунды. Если бы можно было связаться с Джеймсом, я бы предложил ему еще одно состояние, лишь бы он немедленно вернулся. Связаться с Джеймсом… Я совершенно забыл, что надо найти телефон.

– Послушай меня, ma che?re, – попытался я ее успокоить. – Мне очень жаль. Все вышло неправильно. Я понимаю. Прости меня.

Она шевельнулась, чтобы дать мне пощечину, но я с легкостью схватил ее за запястье и дернул руку вниз, причинив ей легкую боль.

– Убирайся! – повторила она. – Убирайся, или я позову полицию!

– Я понимаю, о чем ты говоришь. Я не занимался этим целую вечность. Получилось неловко. Тебе не понравилось.

– Не то слово – не понравилось! – взвизгнула она.

И на этот раз она действительно меня ударила. Я не успел среагировать, и меня изумила ее сила. Лицо горело, и эта боль взбесила меня. То была оскорбительная боль.

– Вон! – опять заорала она.

Я начал одеваться, но с тем же успехом я мог поднимать мешки с кирпичами. Меня охватил тупой стыд, в каждом моем жесте, в каждом слове ощущалась такая неуклюжесть, что мне захотелось попросту провалиться сквозь землю.

Наконец я застегнул все пуговицы и все молнии, надел грязные мокрые носки и тонкие ботинки и собрался уходить.

Она сидела на кровати и плакала, у нее были ужасно худые плечи, а под бледной кожей выпирали нежные кости позвоночника, волосы густыми волнистыми прядями упали на одеяло, которое она прижимала к груди. Какой она казалась хрупкой – и какой, к сожалению, некрасивой и отталкивающей!

Я попробовал посмотреть на нее глазами настоящего Лестата. Но не получилось. Она выглядела совершенно заурядной, абсолютно не имеющей ценности и не представляющей никакого интереса. Я пришел в ужас. Неужели в деревне моего детства было то же самое? Я попытался вспомнить тех девушек – девушек, уже два века как мертвых, – но не мог увидеть их лица. Я помнил только ощущение счастья, азарт приключений и великую радость, которые на определенные промежутки времени заставляли меня забыть о лишениях и безнадежности моей жизни.

А что теперь? Как мог этот акт показаться столь неприятным, столь бессмысленным? Будь я самим собой, я бы нашел ее привлекательной – как может быть привлекательно насекомое; даже ее комнатушка показались бы мне странной, но занятной! Помню, какую привязанность я испытывал к жалкой среде обитания смертных. Но почему?

А она, бедняжка, казалась бы мне красавицей просто потому, что была живой! Она бы не запятнала меня, пей я ее кровь хоть час напролет. Сейчас же я испытывал мерзкое чувство из-за того, что был с ней, и из-за того, что поступил с ней так жестоко. Я понимал, что она боится заболеть! Я тоже чувствовал себя оскверненным! Но где крылась перспектива истины?

– Мне очень жаль, – повторил я. – Ты должна мне верить. Не этого я хотел. Я и сам не знаю, чего я хотел.

– Ты спятил, – горько прошептала она, не поднимая глаз.

– Однажды ночью, очень скоро, я приду к тебе и принесу тебе подарок, красивую вещь, которая тебе понравится. Я подарю ее тебе, и ты, может быть, простишь меня.

Она не отвечала.

– Скажи мне, что ты действительно хочешь? Деньги не имеют значения. Что бы ты хотела получить, но не можешь?

Она подняла угрюмый взгляд, лицо ее покрылось красными пятнами и вытянулось, а потом она утерла нос ладонью.

– Ты знаешь, чего я хотела, – ответила она хриплым, неприятным голосом, до того тихим, что он казался почти бесполым.

– Нет, не знаю. Скажи мне – что?

У нее так исказилось лицо и изменился голос, что я даже испугался. Я все еще пошатывался от выпитого вина, но рассудок от опьянения не пострадал. Приятная ситуация. Тело пьяно, а разум – нет.

– Кто ты такой? – Теперь выражение ее лица стало ожесточенным и горьким. – Ты же не просто… да?.. ты не простой… Ее слова повисли в воздухе.

– Если я расскажу, ты не поверишь.

Она еще резче повернула голову вбок, рассматривая меня с таким видом, словно на нее вот-вот снизойдет озарение. И все прояснится. Не представляю, что происходило у нее в голове. Я знал только, что мне ее жаль и она мне не нравится. Мне не нравились эта грязная замусоренная комната с низким оштукатуренным потолком, мерзкая постель, уродливый порыжевший ковер, тусклое освещение и вонючий кошачий ящик в соседней комнате.

– Я тебя запомню, – сказал я несчастным, но ласковым тоном. – Я сделаю тебе сюрприз. Я вернусь и принесу тебе что-нибудь очень хорошее, то, что ты сама никогда достать не сможешь. Как бы подарок из другого мира. Но пока что я должен тебя оставить.

– Да, – ответила она, – лучше уходи.

Я повернулся именно с таким намерением. Я подумал о том, что на улице холодно, что в холле ждет Моджо, вспомнил дом, дверь которого с черного хода слетела с петель, дом, где нет ни денег, ни телефона.

Ах да, телефон.

У нее есть телефон, я подсмотрел – на туалетном столике.

Когда я развернулся и пошел назад, она закричала и кинула в меня каким-то предметом. Кажется, туфлей. Она попала мне в плечо, но не больно. Я снял трубку, дважды нажал на «ноль», чтобы выйти на междугородную связь, и набрал номер моего агента в Нью-Йорке.

Я звонил и звонил. Никого. Даже автоответчик не работает. В высшей степени странно и чертовски некстати.

В зеркало я видел, что она уставилась на меня в немом и гневном напряжении, обернув вокруг себя одеяло, словно облегающее современное платье. Как все это патетично, все до йоты.

Я набрал номер в Париже. Дозванивался, пока не услышал знакомый голос – я поднял своего агента с постели. Я быстро объяснил ему по-французски, что нахожусь в Джорджтауне и что мне нужны двадцать тысяч долларов, нет, лучше тридцать, причем немедленно.

Он ответил, что в Париже еще только встает солнце. Ему придется подождать открытия банка, но при первой возможности он отправит нужную сумму. Я запомнил название агентства, где буду получать деньги, и взмолился, чтобы он действовал безотлагательно и убедился, что все исполнено безупречно. Это экстренная ситуация – я без гроша в кармане. Он уверил меня, что сейчас же отдаст распоряжения. Я повесил трубку.