История Похитителя Тел - Райс Энн. Страница 86

Мы вышли из номера и следовали по проходу, пока не попали в маленькую кухню – странную, сырую, захламленную комнату. Владелец любезно оставил нам в ржавом стонущем холодильнике две тарелки и бутылку белого вина. Мы сели за стол и приступили к поглощению риса, ямса и приправленного мяса, уничтожив все, до последнего кусочка, не обращая внимания на то, что они ужасно холодные.

– Ты можешь прочесть мои мысли? – спросил я, проглотив два бокала вина.

– Ни одной, ты усвоил урок.

– А как же мне быть во сне? До «Королевы Елизаветы II» уже не больше двухсот миль. Через два часа она войдет в док.

– Точно так же, как и наяву. Выключаешь мысли. Запираешься. Потому что, видишь ли, никто никогда не засыпает полностью. Даже в коме. Воля работает в любое время. А дело здесь только в воле.

Пока мы так сидели, я рассматривал его. Он явно устал, но не выглядел ни изможденным, ни ослабевшим. Впечатление жизненной энергии усиливалось благодаря густым темным волосам; а большие темные глаза горели прежним ярким огнем.

Я быстро доел, затолкнул посуду в раковину и вышел на пляж, но не стал сообщать, что собираюсь делать. Я знал, сейчас он скажет, что нам пора отдохнуть, а я не хотел лишаться этой последней человеческой ночи под звездами.

Спустившись к прибрежной гряде, я сорвал с себя хлопчатобумажную одежду и вошел в волны. Они оказались прохладными, но соблазнительными, и тогда я протянул вперед руки и поплыл. Конечно, это было нелегко. Но и не трудно, как только я примирился с фактом, что смертные плавают таким вот образом – удар за ударом по сильной воде, позволяя ей поддерживать неуклюжее тело на поверхности, словно бакен, на что она охотно соглашалась.

Я заплыл довольно далеко, потом перекатился на спину и посмотрел в небо. В нем все еще было полно кудрявых белых облаков. Меня охватило спокойствие, несмотря на то что вокруг было плохо видно, голая кожа покрылась мурашками, а я, плывя по темному опасному морю, чувствовал себя очень уязвимым. Думая о том, что вернусь в свое тело, я не мог не испытывать счастье, и опять понял, что мое человеческое приключение не увенчалось успехом.

Я не стал героем собственных грез. Человеческую жизнь я находил слишком сложной.

Наконец я поплыл назад, на мелководье, а потом вышел на берег. Я забрал одежду, стряхнул песок, перекинул вещи через плечо и вернулся в нашу комнатку.

На туалетном столике горела всего одна лампа. Дэвид сидел на ближайшей к двери кровати, одетый только в длинную белую рубашку от пижамы, и курил небольшую сигару. Мне понравился ее запах – густой и сладкий.

У него, как всегда, был исполненный достоинства вид, а в глазах, наблюдавших за тем, как я принес из ванной полотенце и вытер волосы и тело, сквозило привычное любопытство.

– Только что звонил в Лондон, – сказал он.

– Какие новости? – Я вытер полотенцем лицо, потом кинул его на спинку стула. Теперь, когда кожа высохла, прикосновения ветерка были особенно приятны.

– Ограбление в горах над Каракасом. Очень похоже на преступление на Кюрасао. Большая вилла, полная артефактов, драгоценных камней, картин. Многие вещи разбиты; украдены только мелкие ценности; три трупа. Мы должны благодарить богов за бедность человеческого воображения – за саму подлость амбиций этого человека – и за то, что возможность остановить его подвернулась так скоро. Со временем в нем бы проснулся чудовищный потенциал. В данный момент он – предсказуемый дурак.

– А кто использует все, чем обладает? – спросил я. – Наверное, нескольким храбрым гениям известны их истинные пределы. А что делать всем остальным, если не жаловаться?

– Не знаю, – сказал он, и по его лицу пробежала легкая грустная улыбка. Он отвел взгляд. – Как-нибудь ночью, когда все кончится, расскажи мне еще раз, как все было. Как ты смог, находясь в прекрасном молодом теле, так возненавидеть этот мир.

– Расскажу, но ты никогда не поймешь. Ты – по ту сторону зеркала. Только мертвые понимают, как ужасно быть живым.

Я вытащил из чемоданчика свободную хлопчатобумажную футболку, но не стал ее надевать. Я сел рядом с ним на кровать. Потом наклонился и еще раз ласково поцеловал его лицо, как в Новом Орлеане, и мне понравилось прикосновение его небритой кожи так же, как мне, настоящему Лестату, нравились подобные вещи, когда вскоре я должен был получить сильную мужскую кровь.

Я придвинулся к нему поближе, когда он внезапно схватил меня за руку, и я почувствовал, что он мягко меня оттолкнул.

– Почему, Дэвид? – спросил я его.

Он не ответил. Он поднял правую руку и отвел мои волосы с глаз.

– Не знаю, – прошептал он. – Я не могу. Просто не могу.

Он изящно поднялся и вышел из комнаты в ночь. Сначала меня слишком разозлила оборвавшаяся страсть, чтобы что-то предпринимать. Потом я последовал за ним. Он спустился к песку и стоял там в одиночестве, как перед этим стоял я.

Я подошел к нему сзади.

– Скажи мне, пожалуйста, почему нет?

– Не знаю, – повторил он. – Знаю только, что я не могу. Я хочу, поверь мне. Но не могу. Мое прошлое… оно так близко. – Он глубоко вздохнул и ненадолго замолчал. Потом продолжил: – Я так отчетливо помню те дни. Я как будто снова в Индии, в Рио. Как будто вернулась моя юность.

Я знал, что сам во всем виноват. Я знал, и бесполезно было приносить извинения. Но это не все. Я был существом порочным, и даже в этом теле Дэвид ощущал присутствие зла. Он чувствовал сильнейшую вампирскую жадность. Гретхен ее не почувствовала. Я обманул ее с помощью тепла и улыбок. Но когда на меня смотрел Дэвид, он видел перед собой хорошо знакомого ему голубоглазого демона.

Я ничего не сказал. Я просто посмотрел вдаль, в море. Отдайте мне мое тело, подумал я. Пусть я стану прежним дьяволом. Забирайте жалкую смесь желаний и слабости. Возьмите меня назад, в темный рай, где мне и место. И вдруг мне показалось, что мое одиночество и мое горе ничуть не менее ужасны, чем были до эксперимента, до краткого пребывания в человеческой плоти. Да, выпустите меня из нее. Пускай я буду наблюдателем. Как я мог быть таким глупцом?

Я слышал, что Дэвид что-то говорит, но слов не разбирал. Я медленно поднял глаза, вырываясь из мыслей, увидел, что он повернулся ко мне лицом, и понял, что его рука мягко лежит на моей шее. Я хотел сказать что-нибудь злое: «Убери свою руку, не мучай меня», – но не сказал.

– Нет, ты не порочен, дело не в этом, – прошептал он. – Дело во мне, как ты не понимаешь. Дело в моем страхе! Ты не представляешь, что значит для меня это приключение! Вновь оказаться в этой части великого мира – и вместе с тобой! Я люблю тебя. Я люблю тебя безнадежно и безумно, я люблю твою душу. Как ты не понимаешь, она не порочная. И не жадная. Но она огромна. Она возобладала даже над этим молодым телом, потому что это твоя душа, неистовая, неукротимая, вневременная, – душа настоящего Лестата. Я не могу тебе уступить. Я просто… не могу. Если я это сделаю, то потеряю себя навсегда, как если бы… если бы…

Он замолчал, слишком взволнованный, чтобы продолжать. Я не мог не слышать в его голосе боль, слабую дрожь, подрывающую его глубинную твердость. Как я смогу себя простить? Я молча стоял и смотрел мимо него в темноту. Слышались только приятное биение волн и тихое потрескивание пальм. Какое огромное небо; как красивы, глубоки и спокойны предрассветные часы.

Я увидел лицо Гретхен. И услышал ее голос:

«Сегодня утром был момент, когда я подумала, что могу от всего отказаться – лишь бы остаться с тобой… Я чувствовала, как меня уносит, как раньше уносила музыка. И если бы ты сказал: “Пойдем со мной”, – даже сейчас я могла бы это сделать. Если бы твой мир существовал на самом деле… Смысл целомудрия заключается в том, чтобы не влюбляться. А в тебя я могла бы влюбиться. Я это знаю».

А за этой пылающей картиной, смутной, но неоспоримой, возникло лицо Луи, и я услышал, как его голос произносит слова, которые мне хотелось забыть.

Где же Дэвид? Я должен очнуться от этих воспоминаний. Они мне не нужны. Я поднял глаза и снова увидел его, а в нем – знакомое достоинство, сдержанность, нерушимую силу. Но и боль тоже.