Талтос - Райс Энн. Страница 44

– Однажды мы попытались, – сказал Майкл. – Тебе надо было бы это видеть. Он не хотел ничего знать. И он будет делать только то, что велишь ему ты. Что касается Моны, то в ее послушании я совсем не уверен. Но он исполнит все указания.

– Ты все еще сердишься.

– Нет. Я перестал сердиться, как только ты согласилась с моими доводами.

Но это было не совсем так. Он все еще таил обиду за ту решительность, с которой она собиралась уехать без него, за то, что не считала его достойным спутником в этом путешествии, а видела в нем только хранителя дома и защитника Моны. Впрочем, обида и злость не одно и то же.

Роуан отвернулась в сторону. Майкл воспользовался тем, что жена на него не смотрит, и пригляделся к ней внимательнее. Она все еще оставалась худой, слишком худой, но ее лицо никогда не казалось ему столь прелестным. На ней был черный костюм нитка жемчуга, туфли на высоком каблуке – все это придавало ей какое-то грешное обаяние. Но она не нуждалась в таких ухищрениях. Ее красота выражалась в правильности черт лица, в прямоте темных бровей, столь живо изменявших выражение, и в мягких крупных губах, которые ему сейчас захотелось с грубым мужским желанием раздвинуть поцелуем. Он жаждал разбудить ее, заставить снова расслабиться в его объятиях и полностью подчинить себе.

Таков был единственный способ овладеть ею, и так было всегда.

Она протянула руку и нажала на кнопку, чтобы поднять кожаную панель, отделявшую их от водителя. Затем обернулась к Майклу.

– Я была не права, – произнесла она без злости, но и без мольбы в голосе. – Ты любил Эрона. Ты любишь меня. Ты любишь Мону. Я была не права.

– Тебе нет нужды разбираться в этом, – ответил он. Ему тяжело было смотреть ей в глаза, но он решил для себя, что сделает это, чтобы успокоиться и перестать ощущать себя не то обиженным, не то отчаявшимся – каким он был в эту минуту.

– Но есть нечто такое, что ты должен понять, – сказала она. – Я не собираюсь быть доброй и законопослушной по отношению к тем, кто убил Эрона. Я не собираюсь отчитываться ни перед кем в своих поступках – в том числе и перед тобой, Майкл.

Он засмеялся и, глядя в ее большие холодные серые глаза, думал: «Что чувствуют ее пациенты, глядя на нее, перед тем как начинает действовать анестезия?»

– Я знаю это, милая, – сказал он. – Когда мы приедем туда, когда встретимся с Юрием, я хочу узнать все, что известно ему, я хочу быть там вместе с вами. Я не говорю, что обладаю вашими способностями или вашим хладнокровием, но хотел бы быть там с вами.

Она кивнула.

– Кто знает, Роуан, – продолжал он. – Быть может, вы найдете какое-нибудь дело и для меня.

Ярость вновь охватила его и готова была выплеснуться наружу, но он сумел спрятать ее поглубже и отвернулся, чувствуя, что краснеет.

Роуан заговорила вновь, и голос ее звучал теперь по-новому: он приобрел глубину и тембр его изменился.

– Майкл, я люблю тебя. Но я знаю, что ты добрый человек. А я, с некоторых пор, уже не добрая женщина.

– Роуан, ведь ты так не думаешь.

– Нет, я думаю именно так. Ведь я была с гоблинами, Майкл, я была там, во внутреннем круге.

– Но ты вернулась назад, – возразил он, снова глядя ей в глаза, стараясь справиться с чувствами, которые разрывали душу. – Ты снова Роуан, и ты здесь, и есть другие чувства – не только месть, – ради которых стоит жить.

Разве это было не так? Он не пытался нарушить ее покой, вывести из полубессознательного состояния. Только гибель Эрона сотворила это чудо, возвратив ее к жизни.

Если он не поспешит изменить ход мыслей, то снова может утратить самообладание. Боль столь велика, что он вот-вот лишится способности контролировать себя.

– Майкл, я люблю тебя. Я очень люблю тебя. И знаю, что ты страдаешь. Не думай, что я этого не понимаю.

Он кивнул, показывая, что верит ей, но, быть может, он лгал им обоим.

– Но ты не понимаешь, каково быть такой женщиной, как я. Я была там уже при рождении, я была матерью. Я была причиной, можно сказать – ключевым инструментом. И поплатилась за это. Я платила, и платила, и платила. Теперь я уже не та. Я люблю тебя так же, как любила всегда. В этом у меня никогда не было и нет сомнений. Но я уже не та и не могу быть прежней – и я знала это, когда сидела там, в саду, не способная отвечать на твои вопросы или взглянуть на тебя и обнять. Я знаю об этом. И все же я любила тебя. И люблю тебя теперь. Ты понимаешь?

И снова он кивнул.

– Ты хочешь сделать мне больно, я знаю, – сказала она.

– Нет, не сделать тебе больно. Не то. Не оскорбить тебя, а только… сорвать эту твою маленькую шелковую юбку и этот блейзер, так великолепно сидящий на тебе, и дать тебе понять, что я здесь, я – Майкл! Это постыдный поступок, мерзостный, не так ли? То, что я хочу владеть тобой единственным способом, которым умею, потому что ты не допускаешь меня, покинула меня, ты…

Майкл замолчал. Такое иногда случалось с ним и прежде, когда в разгар нарастающего всплеска ярости он осознавал всю бесплодность того, что говорил и делал. Он увидел бессмысленность своего гнева и осознал в этот момент высшего просветления, что больше так жить не может, что если это будет продолжаться, то не приведет ни к чему, кроме его собственного страдания.

Он сидел тихо, чувствуя, что приступ ярости постепенно проходит. Он чувствовал, как расслабляется тело и внутри разливается пустота. Он откинулся на спинку сиденья и снова взглянул на Роуан.

Она по-прежнему смотрела на него, но не выглядела ни испуганной, ни печальной. Он задумался, было ли ей в глубине души скучно и не хотелось ли ей, чтобы он остался дома, в безопасности, в то время как она сама будет планировать дальнейшие шаги в предстоящей борьбе.

«Отгони подобные мысли, – приказал себе Майкл, – потому что если ты этого не сделаешь, то никогда впредь не сможешь полюбить ее снова».

А он любил ее. И в этом никогда не возникало даже капли сомнения. Он любил ее силу, ее хладнокровие. Так было и в ее доме в Тайбуроне, когда они впервые совершили это под голыми балками крыши, когда они говорили и говорили, не умолкая ни на минуту, не подозревая о том, что вся их дальнейшая жизнь будет постоянным движением навстречу друг другу.

Он потянулся к ней и коснулся ее щеки, отметив про себя, что выражение ее лица при этом не изменилось, что она полностью владеет собой, как это было всегда.

– Я действительно люблю тебя! – прошептал он.

– Знаю, – ответила она.

Он едва слышно рассмеялся.

– Ты знаешь? – Он сознавал, что улыбается, и это доставляло ему удовольствие. – Ты действительно знаешь!

– Да, – слегка кивнула она. – Я боюсь за тебя, и всегда боялась. Не потому, что ты безвольный, несостоятельный, не такой, каким должен быть. Я боюсь, потому что чувствую в себе такие силы, которых нет в тебе, но которые есть у других людей – у наших врагов, убивших Эрона, – силы, рождающиеся из полного отсутствия угрызений совести.

Она стряхнула пылинку с маленькой узкой юбки. Когда она вздохнула, мягкий звук этого вздоха, казалось, наполнил всю машину – словно аромат ее духов.

Она склонила голову – едва уловимый жест, который позволял ее мягким и длинным волосам будто рамкой окружить лицо. И когда она снова взглянула вверх, ее ресницы показались ему особенно длинными, а глаза – одновременно и прекрасными, и загадочными.

– Назови это колдовством, если хочешь. Быть может, именно в этом все дело. Возможно, суть вовсе не в генах, а в физической способности совершать поступки, которые недоступны нормальным людям.

– В таком случае у меня есть эта способность, – сказал он.

– Нет. Вероятно, длинная спираль оказалась у тебя случайно, – предположила она.

– Случайно? Как бы не так! – возразил он. – Меня выбрали для тебя, Роуан. Это дело Лэшера. Много лет назад, когда я еще был ребенком и остановился у ворот особняка, он выбрал меня. Как ты считаешь, почему он это сделал? Не потому, что я показался ему хорошим человеком, способным уничтожить его с трудом завоеванную плоть, – нет, разумеется, дело было совсем не в этом. Все дело было в ведьме, жившей внутри меня, Роуан. Мы происходим из одного и того же кельтского клана. Ты знаешь об этом. Я сам – сын рабочего, а потому ничего не знаю о своей истории. Но мой род прослеживается до самых истоков твоего… Власть происходит оттуда. Она была у меня в руках, когда я мог прочесть прошлое и будущее человека посредством простого прикосновения к нему. Это было и тогда, когда я услышал музыку, исполняемую призраком специально для того, чтобы привести меня к Моне.