Талтос - Райс Энн. Страница 62

Мона не считала подобный хлеб подходящим для еды. Она ела только французский хлеб или булочки, специально приготовленные для определенных блюд. Нарезанный ломтями хлеб! Ломти белого хлеба!!

Мэри-Джейн схватила верхний ломоть, сложила его и обмакнула в соус.

– Да, именно так она говорила, – кивнула Мэри-Джейн. – И тете Вив, и Полли, и Энн-Мэри. Кажется, она не знала, что я тоже слышу. Но я хочу сказать, что забота о семье помогает ей жить. Она так много думает о других. Вот, например, приехала в Фонтевро и вытащила меня оттуда.

– Как смогли они узнать все обо мне и Майкле? Мэри-Джейн пожала плечами.

– Ты меня спрашиваешь? Дорогая, это же семейство ведьм… Предполагается, что ты знаешь обо всем лучше меня. Они найдут сколько угодно способов, чтобы выяснить то, что им нужно. Но, если хорошенько призадуматься, можно вспомнить, что Старуха Эвелин проболталась Вив, если я не ошибаюсь. Что-то о том, что ты с Майклом оставалась здесь наедине.

– Да, – со вздохом призналась Мона. – Жутко важная новость! Я не обязана обо всем им докладывать. Но если они начнут плохо относиться к Майклу, если переменят свое мнение о нем, если станут…

– Ах, не думаю, что тебе стоит тревожиться об этом; как я уже сказала, когда мужчина в его возрасте, а девушка – в твоем, они будут винить либо одного, либо другого. И в данном случае, я думаю, свалят все на тебя. Не то чтобы они стали делать подлости или что-нибудь подобное, но будут говорить: «Чего бы Мона ни пожелала – она своего добьется», и «Бедный Майкл», и все в таком же роде. Ведь ты понимаешь. Или будут говорить: «Если это подняло его с постели и он чувствует себя лучше, быть может, Мона действительно обладает целительным даром».

– Ужасно, – отозвалась Мона. – Но именно так я себя и чувствую.

– А знаешь, ты крутая, – сказала Мэри-Джейн. Телячий соус закончился. Следующий кусок хлеба Мэри-Джейн съела без всего. Она прикрыла глаза с удовлетворенной улыбкой. Ресницы, дымчатые и слегка фиолетовые, совпадали по цвету с губной помадой – нежные, пленительные и прекрасные. Черты лица ее были дьявольски близки к совершенству.

– Теперь я поняла наконец, кого ты мне напоминаешь! – вскричала Мона. – Ты похожа на Старуху Эвелин. Я имею в виду те фотографии, на которых она еще совсем молодая.

– Что же, это имеет под собой основание, не так ли? – сказала Мэри-Джейн. – Ведь мы обе произошли от Барбары Энн.

Мона налила себе последний стакан молока. Оно еще было удивительно холодным. Быть может, она и этот ребенок могли бы питаться одним молоком, хотя она не была в этом вполне уверена.

– Что ты имела в виду, говоря, что я «крутая»? – спросила Мона. – Что ты подразумевала под этим?

– Я имела в виду, что тебя не так-то легко обидеть. В большинстве случаев, если я говорю так, знаешь, откровенно, ничего не скрывая, без всякой задней мысли, по-настоящему пытаясь узнать человека… Ты понимаешь? Люди чувствуют себя оскорбленными.

– И неудивительно, – откликнулась Мона, – но меня ты не обижаешь.

Мэри-Джейн уставилась голодным взором на последний тонкий ломтик белого хлеба.

– Можешь взять его, – сказала Мона.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

Мэри-Джейн схватила хлеб, вырвала из него середину и начала скатывать из нее шарик.

– Знаешь, я люблю так делать, – сказала она. – Когда была маленькой… Ты понимаешь? Я брала целую буханку и раскатывала ее на маленькие шарики!

– А как насчет крошек?

– Все до единой скатывала в шарики.

– Вау! – довольно равнодушным тоном отреагировала Мона. – Знаешь, ты действительно удивительное создание. В тебе поразительным образом соединяется мирское и мистическое – такого я еще не встречала.

– Вот и приехали, уже выставляешься, – недовольно фыркнула Мэри-Джейн. – Я знаю, что ты не хотела меня обидеть, просто дразнишься, ведь так? Если бы слово «мирское» начиналось с «б», я бы, по крайней мере, точно знала, что оно означает.

– С чего это ты вдруг об этом?

– Потому что я уже подошла к «б» в своем изучении словаря, – ответила Мэри-Джейн. – Я работаю над своим образованием несколькими различными методами. Мне хотелось бы знать, что ты думаешь по этому поводу. Понимаешь ли, я создаю для себя словарь с крупными буквами. Ты понимаешь? Словарь такого вида, какими пользуются старые леди с плохим зрением… И вот я вырезаю слова с буквой «б», что позволяет мне ознакомиться с их значениями прямо на месте, понимаешь, вырезаю каждое слово с определением значения, а потом бросаю все маленькие шарики бумаги… Хоп – и вот мы снова встречаемся с ними. – Она засмеялась. – Шарики. Много-много шариков.

– То-то я заметила, – сказала Мона, – мы, маленькие девочки, все увлекаемся ими, не так ли?

Мэри-Джейн зашлась от смеха.

– Это лучше, чем я ожидала, – признала Мона. – Девчонки в школе одобрительно воспринимали мой юмор, но почти никто из семьи не смеялся над моими шутками.

– Твои шутки и вправду смешны, – сказала Мэри-Джейн. – Это потому, что ты гениальна. Я разделяю людей на два вида: одни – с чувством юмора, а другие – без него.

– Но как быть со всеми словами, начинающимися с буквы «б»? Ты их вырезаешь, скатываешь в шарики…

– Дальше я кладу их в шляпу. Представляешь? Точно как номера лотерейных билетов.

– Да.

– И затем я вынимаю их из шляпы по очереди, по одному за раз. Если это слово никто никогда не использовал… Понимаешь? Как, например, батрачианс. [16] Так вот, я сразу его выбрасываю. Но если это хорошее слово, например, блаженство – «состояние наивысшего удовольствия»… Тогда я запоминаю это слово прямо на месте.

– Хм-м-м, похоже, это довольно хороший метод. Догадываюсь, ты с большим удовольствием запоминаешь слова, которые тебе нравятся.

– О да, но на самом деле я запоминаю почти все – можешь себе представить? Не поверишь, но я очень умная. – Мэри-Джейн кинула себе в рот хлебный шарик и начала измельчать в порошок корку.

– Даже значение слова «батрачианс»? – спросила Мона.

– Бесхвостое прыгающее земноводное, – ответила Мэри-Джейн. Она грызла оставшиеся хлебные корки.

– Эй, послушай, Мэри-Джейн, – сказала Мона, – в этом доме уйма хлеба. Ты можешь есть сколько угодно. Вон на столе лежит целая буханка. Подожди, сейчас принесу.

– Сядь на место! Ты беременна. Я возьму сама! Мэри-Джейн вскочила со стула, схватила буханку в пластиковой упаковке и положила ее на стол.

– А как насчет масла? Ты хочешь масла? Здесь оно тоже есть.

– Нет, я постановила для себя есть хлеб без масла, экономить деньги, а кроме того, без масла хлеб кажется намного вкуснее. – Она вырвала ломоть прямо из пластика и с хрустом впилась в середину куска. – Дело в том, что я забуду значение слова «батрачианс», если не буду им пользоваться, но слово «блаженство» я буду употреблять и не забуду.

– Ухватила твою мысль. Почему ты так странно смотришь на меня?

Мэри-Джейн не ответила. Облизнула губы, прихватила несколько оставшихся кусочков мягкого хлеба и съела их.

– Все это время ты не забываешь, о чем мы говорили, ведь так? – наконец спросила она.

– Да.

– Что ты думаешь о своем ребенке? – На этот раз Мэри-Джейн выглядела встревоженной и заботливой; по крайней мере, в тоне ее явственно ощущалось сочувствие к тому, что ощущает Мона.

– С ним может быть что-то неладное.

– Да, – кивнула Мэри-Джейн. – Я тоже этого опасаюсь.

– Не думаю, что из него может получиться какой-то гигант, – поспешно сказала Мона, хотя с каждым словом, как она убедилась, говорить приходилось все с большим трудом. – Это не будет какое-то чудовище или что-то подобное. Но, может быть, что-то с ним будет не в порядке, гены создадут какую-нибудь комбинацию, и… случится что-то нехорошее. – Она глубоко вздохнула. Быть может, сейчас она испытывала самую чудовищную головную боль за всю жизнь. Она всегда о ком-нибудь беспокоилась: о своей матери, об отце, о Старухе Эвелин – о людях, которых любила. И в изобилии познала скорбь, особенно за последние годы. Но это беспокойство за будущего ребенка было совершенно другим: оно порождало столь глубокий страх, что он переходил в панику. Она непроизвольно опять положила руку себе на живот.