Вампир Арман - Райс Энн. Страница 23

Мне нужно было получить что-нибудь от Мастера, хоть какое-то доказательство его страсти – нечто убедительное, способное стереть из памяти то, что произошло. Внезапно я отчетливо это понял и, раздираемый желанием, отправился в таверну, где постарался напиться, дабы осмелеть и вести себя дерзко и скверно. Только после этого я поплелся домой.

Я настроился на наглый, вызывающий и очень независимый лад, на том основании, что так долго пробыл вдали от моего господина и всех его тайн.

Когда я вернулся, он неистово рисовал, стоя на самом верху лесов, и я решил, что он выписывает лица греческих философов, творя, как обычно, чудеса, благодаря которым из-под кисти появлялись живые лики, как будто он снимал с них слой краски, а не наносил ее.

Он было одет в длинную, до пят, перепачканную серую тунику. Когда я вошел, он даже не обернулся. Такое впечатление, что все жаровни, которые нашлись в доме, были собраны в этой комнате, чтобы осветить ее так, как он хотел.

Мальчиков пугала скорость, с которой он покрывал холст красками.

Пока я заплетающимся шагом пробирался в мастерскую, до меня дошло, что он работает не над своей греческой академией.

Он рисовал меня. На этой картине я стоял на коленях – современный юноша с длинными локонами, одетый элегантно и неброско, так, как это было принято в высшем обществе, с невинным видом сложивший руки для молитвы. Вокруг меня собрались ангелы, как всегда, с добрыми и прекрасными лицами, но... с черными крыльями.

Черные крылья... Чем дольше я смотрел на полотно, тем более отвратительными виделись мне эти огромные крылья с черными перьями... Отвратительными! А он уже практически закончил картину. Мальчик с каштановыми волосами без вызова смотрел на небеса, как живой, а ангелы казались алчными и в то же время печальными.

Однако ничто не производило более чудовищного впечатления, чем вид рисующего Мастера, – вид его стремительно двигавшейся руки и кисти, хлещущей по холсту, оживлявшей небо, облака, сломанный фронтон, крыло ангела, солнечный свет...

Мальчики прижимались друг к другу, уверенные, что перед ними либо сумасшедший, либо колдун. Одно из двух. Зачем же он так бездумно открылся тем, чей разум до сих пор оставался непотревоженным?

Зачем он выставляет напоказ нашу тайну, демонстрируя всем, что он не более человек, чем нарисованные им крылатые существа? Как же он, властелин, позволил себе до такой степени утратить душевное равновесие?

Неожиданно он гневно швырнул горшок с краской в дальний угол комнаты, обезобразив стену темно-зеленой кляксой. Он выругался и выкрикнул что-то на совершенно незнакомом нам языке.

Он сбросил вниз остальные горшки, и с деревянных лесов полились густые сверкающие потоки краски. Кисти полетели во все стороны, как стрелы.

– Убирайтесь отсюда! Идите спать! Я не желаю вас видеть, невинные ангелочки! Убирайтесь! Уходите!

Ученики разбежались. Рикардо собрал вокруг себя самых маленьких. Все поспешно вышли.

Он сел высоко на лесах, свесив ноги, и смотрел на меня сверху вниз, словно не узнавая.

– Спускайся, Мастер, – сказал я.

Его растрепанные волосы были кое-где запачканы краской. Его не удивило мое присутствие, он не вздрогнул при звуке моего голоса. Он знал, что я пришел. Он всегда знал такие вещи. Он слышал, что говорят в других комнатах. Он знал, о чем думают окружающие. Из него ключом била магия, а когда я пил из этого ключа, у меня голова шла кругом.

– Давай я расчешу тебе волосы, – сказал я, в полной мере сознавая всю дерзость и оскорбительность своего поведения.

Туника на нем была грязная, вся в пятнах, он вытирал о нее кисть.

Одна из сандалий соскользнула с его ноги и ударилась о мраморный пол. Я подобрал ее.

– Мастер, спускайся. Если тебя обеспокоили какие-то мои слова, я их больше не повторю.

Он не отвечал.

Внезапно меня охватила неистовая злость. Ведь это по его приказу мне пришлось расстаться с ним на много дней и страдать от одиночества, а теперь, когда я наконец вернулся, он смотрит на меня безумными, недоверчивыми глазами. Я не намерен мириться с тем, что он отводит взгляд, игнорируя меня. Он должен признаться, что я – причина его ярости. Он просто обязан сказать об этом!

Мне вдруг захотелось плакать.

Я не в силах был видеть его измученное лицо, не мог и в мыслях допустить, что ему тоже бывает больно, как мне, как другим мальчикам. Все во мне протестовало против такого предположения.

– В своем эгоизме ты всех перепугал, мой властелин и хозяин! – объявил я.

Не удостоив меня в ответ даже взглядом, он вдруг исчез, подняв вокруг себя вихрь, и я услышал, как в пустых комнатах эхо разносит его быстрые шаги.

Я знал о его способности передвигаться со скоростью, недоступной для обыкновенного человека. Я помчался за ним, но дверь спальни захлопнулась прямо перед моим носом, и прежде, чем я успел ухватиться за ручку, засов скользнул на свое место.

– Мастер, впусти меня! – крикнул я. – Я ушел только потому, что ты так велел! – Я метался перед запертой дверью, понимая, что взломать ее невозможно. Я стучал по ней кулаками и пинал ее ногами. – Мастер, ты же сам послал меня в бордели! Это ты подверг меня проклятым испытаниям!

Так продолжалось довольно долго. В конце концов я сел на пол под дверью, прислонился к ней спиной и громко, с подвываниями заплакал. Он ждал, пока я прекращу весь этот шум.

– Иди спать, Амадео, – наконец послышался из-за двери его голос. – Мой гнев не имеет к тебе отношения.

Не может быть! Вранье! Я пришел в бешенство, я чувствовал себя оскорбленным, обиженным, я замерз. Во всем доме было чертовски холодно.

– Так пусть ко мне имеет отношение ваше спокойствие, сударь! – крикнул я. – Откройте же эту чертову дверь!

– Иди спать к остальным, – спокойно сказал он. – Твое место среди них, Амадео. Ты их любишь. Они такие же, как ты. Не ищи общества чудовищ.

– Ах, так вот кто вы такой! – воскликнул я презрительно и грубо. – Вы, способный рисовать, как Беллини или Мантенья, способный читать любые книги и говорить на любом языке, способный на безграничную любовь и терпение ей под стать, – чудовище? Я правильно понял? Значит, это чудовище дало нам крышу над головой и ежедневно кормит нас пищей, приготовленной на кухне богов? Да уж, поистине чудовище!

Он не ответил.

Это взбесило меня еще больше. Я спустился на нижний этаж и снял со стены большой боевой топор. Раньше я едва замечал выставленное в доме многочисленное оружие. Что ж, пришло и его время, подумал я. Хватит с меня холода. Я больше не могу. Не могу!

Я поднялся наверх и рубанул дверь боевым топором. Конечно, топор прошел сквозь хрупкое дерево, сокрушив расписную панель, расколов старинный лак и красивые желтые и красные розы. Я вытащил топор и снова ударил в дверь.

На этот раз засов сломался. Я толкнул ногой разбитую раму, и она упала на пол.

Он сидел в большом дубовом кресле и смотрел на меня в полном изумлении, сжимая руками львиные головы на подлокотниках. За его спиной возвышалась массивная кровать с красным, отороченным золотом балдахином.

– Да как ты смеешь! – сказал он.

В мгновение ока он оказался прямо передо мной, забрал у меня топор и с легкостью отшвырнул его, но так, что тот врезался в противоположную каменную стену. Потом он подхватил меня и швырнул на постель. Кровать затряслась, вместе с ней – балдахин и драпировки. Ни один человек не смог бы отбросить меня на такое расстояние. Но для него это не составило труда. Махая ногами и руками, я приземлился на подушки, отчего содрогнулась не только кровать, но все сооружение в целом, вместе с балдахином и занавесями.

– Презренное чудовище! – бросил я, стараясь принять удобное положение. Потом повернулся на левый бок, согнул ногу в колене и окинул его злым взглядом.

Он стоял ко мне спиной, намереваясь закрыть внутренние двери комнаты, которые раньше были распахнуты и поэтому не сломались. Вдруг он остановился и с игривым выражением на лице повернулся ко мне.