Вампир Арман - Райс Энн. Страница 93

Скольких усилий им это стоит, еще и на таком морозе. Им необходимо попасть в тепло. Они вошли в отель, где жили. Едкий теплый воздух вырвался навстречу, несмотря на то что двери были открыты, и не успели они закрыться, как по вестибюлю разлетелось эхо резких шагов туфелек Сибил и поспешного шарканья сандалий Бенджика.

С внезапным взрывом боли в ногах и в спине я почувствовал, что согнулся вдвое, что колени мои поднялись вверх, а голова опрокинулась на них – мы забились в лифт. Я задавил крик в горле. Это сущие пустяки. Лифт, пропахший старыми моторами и надежным старым маслом, начал, дергаясь и покачиваясь, подниматься вверх.

– Мы дома, дибук, – прошептал Бенджи, дыханием обжигая мне щеку, хватая меня рукой через одеяло и больно нажимая на голову. – Теперь ты в надежном месте, мы поймали тебя и больше не отпустим.

Клацанье замков, шаги по деревянному полу, запах ладана и свечей, стойких женских духов, густого лака для изысканных вещей, старых холстов с потрескавшейся краской, свежих и невероятно приятных белых лилий.

Мое тело бережно уложили в пуховую постель, взбив одеяло, и, когда я опустился на шелк и бархат, подушки, казалось, растаяли подо мной.

В этом самом взъерошенном гнезде я заметил ее своим мысленным взором, золотистую, спящую, в белой рубашке, а она отдала ее такому страшилищу.

– Не снимайте покрывало, – сказал я. Я знал, что именно это и собрался сделать мой маленький друг.

Неустрашимый, он аккуратно сдвинул его. Одной выздоравливающей рукой я попытался схватить его, вернуть обратно, но мне удалось только согнуть обгоревшие пальцы.

Они встали над кроватью и рассматривали меня. Вокруг них, смешиваясь с теплом, вился свет – вокруг хрупких фигурок стройной фарфоровой девушки, с чьей молочной кожи стерлись следы синяков, и маленького мальчика-араба, мальчика-бедуина. Теперь я осознал, что таково его настоящее происхождение. Они бесстрашно уставились на то, что для человеческих глаз являлось зрелищем омерзительным.

– Какой ты блестящий! – сказал Бенджи. – Тебе не больно?

– Что нам сделать? – спросила Сибил приглушенным тоном, как будто меня мог поранить даже ее голос. Она прикрыла рот руками. Непокорные пряди ее густых прямых светлых волос двигались на свету, руки посинели от холода, и она не могла сдержать дрожь. Бедное скромное создание, такое хрупкое. Ее ночная рубашка помялась – тонкий белый хлопок, расшитый цветами, с оборками из узких прочных кружев, одеяние девственницы. Ее глаза наполнились сочувствием.

– Знай, что у меня за душа, мой ангел, – сказал я. – Я – существо испорченное. Бог меня не принял. Дьявол тоже не принял. Я поднялся к солнцу, чтобы они забрали мою душу. Она была любящей, не боялась ни адского огня, ни боли. Но моим чистилищем, моей темницей стала наша земля, эта самая земля. Не знаю, как я попал к вам в тот раз. Не знаю, какая сила подарила мне несколько кратких секунд, чтобы появиться здесь, в вашей комнате, и встать между тобой и смертью, нависшей над тобой как тень.

– Нет-нет, – в страхе прошептала она, поблескивая глазами в тусклом свете комнаты. – Он ни за что меня не убил бы.

– Нет, еще как убил бы! – сказал я, и Бенджи произнес точно такие же слова следом за мной.

– Он напился, ему было наплевать, что он делает, – мгновенно взорвался Бенджи, – у него были здоровенные, неуклюжие, поганые руки, ему было наплевать, что он делает, а когда он в последний раз ударил тебя, ты пролежала два часа в этой постели, как мертвая, и даже не шелохнулась! Ты что, думаешь, дибук убил бы твоего брата просто так?

– Я думаю, он прав, моя красавица, – сказал я. Говорить было очень трудно. С каждым словом приходилось приподнимать грудь. Вдруг мне отчаянно, безумно захотелось посмотреться в зеркало. Я заворочался и повернулся на кровати, но застыл от боли. Их охватила паника.

– Не двигайся, дибук, не надо! – взмолился Бенджи. – Сибил, шелк, тащи сюда шелковые платки, мы его завернем.

– Нет! – прошептал я. – Накройте меня покрывалом. Если вы так хотите видеть мое лицо, оставьте его, но остальное закройте. Или...

– Или что, дибук, говори!

– Поднимите меня, чтобы я увидел, на что я похож. Поставьте меня перед высоким зеркалом.

Они озадаченно замолчали. Длинные золотые волосы Сибил улеглись и ровным льняным слоем легли на ее большую грудь. Бенджи жевал губу.

По всей комнате плыли краски. Голубой шелк, прибитый к оштукатуренным стенам, кипы богато расшитых подушек вокруг, золотая бахрома, а там, подальше, на люстре качаются стеклянные палочки, пропитанные всеми сверкающими цветами радуги. Я вообразил, что слышу звенящую песню стекла при соприкосновении палочек. Моему слабому помутившемуся рассудку казалось, что я никогда еще не видел столь неподдельного великолепия, что за все эти годы я забыл, насколько ярок и совершенен мир.

Я закрыл глаза, прижав к сердцу образ комнаты. Я вдохнул поглубже сладкий, чистый аромат лилий, борясь с благоуханием их крови.

– Вы не дадите мне посмотреть на те цветы? – прошептал я.

Обуглились ли мои губы? Видны ли им мои клыки, и пожелтели ли они от огня? Лежа на шелковой простыне, я погрузился в дремотное состояние. Я дремал, и мне показалось, что теперь можно и заснуть, в безопасности, в полной безопасности. Лилии стояли рядом. Я снова протянул руку. Я потрогал пальцами лепестки, и по моему лицу покатились слезы. Неужели они из чистой крови? Я молил Бога, чтобы это было не так, но услышал, как испуганно вскрикнул Бенджи и тихо зашептала Сибил, призывая его к молчанию.

– Когда это случилось, мне было, кажется, лет семнадцать, – сказал я. – Это было сотни лет назад. На самом деле я был слишком маленький. Мой создатель любил меня; он не считал, что мы плохие. Он думал, мы можем питаться плохими людьми. Если бы я не умирал, он подождал бы. Он хотел, чтобы я узнал побольше, подготовился.

Я открыл глаза. Я их загипнотизировал! Они опять видели того мальчика, каким я был раньше. Я сделал это непреднамеренно.

– Какой же красивый! – сказал Бенджи. – Какой ты прекрасный, дибук.

– Маленький мужчина, – вздохнул я, чувствуя, как хрупкая иллюзия растворяется в воздухе, – отныне зови меня по имени; я не дибук. Ты, наверное, подцепил это от палестинских евреев?

Он засмеялся. Он не дрогнул, когда я растаял и превратился в чудовище.

– Тогда скажи, как тебя зовут, – попросил он. Я сказал.

– Арман, – вступила Сибил, – что нам нужно сделать? Если не шелковые платки, тогда мазь, алоэ, да, алоэ подойдет, оно вылечит твои ожоги.

Я рассмеялся, но совсем негромко, желая проявить только доброту.

– Мое алоэ – кровь, детка. Мне нужен мерзавец, человек, заслуживающий смерти. Так где мне его взять?

– И что тебе даст его кровь? – спросил Бенджи. Он сел рядом и нагнулся надо мной, словно я оказался удивительным экземпляром. – А знаешь, Арман, ты черный, как смола, ты весь из черной кожи, как те люди, которых вылавливают из трясины в Европе, блестящий, а все остальное спрятано внутри. По тебе можно мускулатуру изучать.

– Бенджи, прекрати, – сказала Сибил, борясь с неодобрением и тревогой. – Нужно придумать, как нам достать мерзавца.

– Ты серьезно? – спросил он, поднимая голову и глядя на нее с другой стороны кровати. Она стояла, сжав руки, как при молитве. – Сибил, это ерунда. Проблема в том, как потом от него избавиться. – Он посмотрел на меня. – Знаешь, как мы поступили с ее братом?

Она зажала уши руками и наклонила голову. Сколько раз я сам повторял этот жест, когда мне казалось, что поток слов и воспоминаний затопил меня с головой.

– Ты просто глянцевый, Арман, – сказал Бенджи. – Но я достану тебе мерзавца, это ерунда. Хочешь мерзавца? Давай продумаем план. – Он наклонился надо мной, как будто старался проникнуть в мои мысли. Я внезапно понял, что он рассматривает клыки.

– Бенджи, не приближайся. Сибил, убери его.

– Но что я сделал?

– Ничего, – сказала она. Она понизила голос и с отчаянием добавила: – Он хочет есть.