Роберт Бернс - Райт-Ковалева Рита Яковлевна. Страница 42
2
От Эллисленда до Моссгила — сорок шесть миль. Если выехать на рассвете, с остановкой в Кирконнеле или Санкуэре, где можно накормить эту обжору Дженни Гедс, то она к вечеру бодрой рысцой прибежит к воротам Моссгила. Дэвок, парнишка, который помогает Гильберту по хозяйству, возьмет кобылку под уздцы, а Джин высоко поднимет на руки Бобби навстречу отцу.
Джин живет на ферме у Бернсов с апреля. В марте она снова родила близнецов — и обе девочки умерли, не прожив и месяца.
Мать Роберта рада, что он, наконец, «покрыл грех». Но к Джин она относится с некоторым холодком — не может забыть, как мучился из-за нее Роберт.
А сестры Роберта любят Джин. Они учат ее, городскую девушку, всему, что надо знать жене фермера, и Джин теперь отлично доит коров, сбивает масло, варит сыр. Роберт особенно настаивал, чтобы она как следует научилась этому искусству — он хочет устроить на Эллисленде образцовую молочную ферму.
Нечего таить — земля на Эллисленде оказалась прескверной.
В марте Роберт попросил старого товарища отца — Джона Теннанта поехать с ним и решить, брать ли ему Эллисленд. Теннант похвалил землю, сказал, что аренда не слишком высока и что, если землю хорошо удобрить, можно будет снять с нее неплохой урожай. Конечно, дом и службы надо отстроить заново, но мистер Миллер обещал дать на это триста фунтов. Деньги небольшие, основную работу придется делать самому Бернсу.
Эйрширец Теннант судил по своей, эйрширской земле. Он не знал, какая запущенная, истощенная, болотистая и каменистая почва лежит под тонким слоем чернозема на эллислендских полях. Он не знал ни климатических условий Дамфризшира — дождливого лета, сырой осени, малоснежной зимы, — ни цен на удобрения и семена.
А Бернс после первого же ливня, размывшего почву, в отчаянии писал: «Прошел дождь — и участок, где я засеял лен, похож на булыжную мостовую...»
Да, из трех ферм, которые мистер Миллер предложил ему на выбор, Бернс взял самую красивую — и самую невыгодную.
Но так хорош был лесистый берег широкой быстрой реки Нит, так мягко круглились вдали холмы, поросшие лиловатым вереском, так звонко пели птицы... Что ж, если нельзя будет вести настоящее земледельческое хозяйство, то уж пастбища тут, во всяком случае, отличные. Джин пока что будет жить в Моссгиле, мать и сестры сделают ее отличной хозяйкой, в Ните много рыбы, в шести милях — город Дамфриз, где есть театр, лавки, библиотека, — нет, Роберт положительно верил, что все будет хорошо.
А главное — у него, наконец, будет свой дом, свой очаг, своя настоящая семья. «Счастливый дом для жены и ребят — вот высшая радость! — пишет он слепому доктору Блэклоку. — А кто делает все, что может, тот когда-нибудь сделает еще больше...»
Перед тем как окончательно переехать в Эллисленд, Бернс прошел курс инструкций у акцизного инспектора Джона Финдлея.
Финдлей был человек молодой, весьма добросовестный, но и весьма немногословный. Он вкратце объяснил Роберту правила проверки патентов, сбора налогов и пошлины, обследования ферм — не варят ли там пива на продажу, но вообще предпочитал давать ему для изучения длиннейшие инструкции.
Бернс хорошо относился к Финдлею, и, когда Джонсон с Кларком прислали ему новую мелодию с просьбой написать слова — готовился уже третий том джонсоновского «Музыкального музея», — он написал песню про своего неразговорчивого наставника, который в это время настойчиво и молчаливо добивался милостей одной из мохлинских красавиц.
После скучных од на смерть президентов и лордов Бернс снова вернулся к песням. Опять Джин пела ему по вечерам, и, посылая одну из лучших своих песен Джонсону для «Музея», он добавил: «Это я написал для миссис Бернс в наш медовый месяц».
...Он сочинял эту песню, подымаясь по долине Нита с юга на запад, через холмистые, серо-зеленые пастбища, через рощи и перелески, где этим ранним июнем все так дружно цвело и пело. Теплый ветер с залива Сольвэй дул в спину, а когда ездок подымался на невысокую гряду холмов, ему навстречу, с залива Клайд, уже несся западный ветер — милый эйрширский ветер, который пролетел через моря и горы, забежал в Моссгил и теперь пахнет домом, дымом, скошенной травой и волосами Джин.
Джин ждет Роберта в назначенный день. Она вымыла и выскребла все полы — дома ей мыть пол никогда не приходилось, но теперь ей все хотелось делать самой, и делать хорошо: хорошо хозяйничать, хорошо петь, хорошо растить детей. Она стала еще красивей, чем прежде, и снова пела, как птица в лесу.
Весь последний год для нее был наполнен ожиданием, покорностью, страхом. Теперь жизнь начинается снова. Теперь нужно только одно — быть такой, какой ее хочет видеть Роберт, слушаться его во всем. Нет в мире никого лучше Роберта, умнее, красивее, добрее Роберта. Нет в мире стихов и песен лучше тех, что пишет Роберт. Конечно, Джин не так образованна, как следовало бы жене такого замечательного человека, она мало читала, она мало видела, но все стихи и все песни Роберта она знает наизусть от слова до слова.
«У моей жены удивительно мягкий, спокойный и добрый характер, горячее сердце, со всей силой и преданностью готовое любить, отличное здоровье и веселый, легкий нрав, весьма выгодно оттененный более чем привлекательной внешностью...» — пишет Роберт миссис Дэнлоп. Он пишет о Джин сдержанно, потому что его почтенная корреспондентка не слишком одобрительно отнеслась к его женитьбе.
Добрая миссис Дэнлоп сейчас лучший друг Роберта. Она сама предложила стать его поверенной, первым его критиком, как стала для Вольтера «некая старая дама».
Роберт искренне привязан к миссис Дэнлоп, он с нежностью вспоминает ее славных дочек, он благодарен ей за книги, с ней он не стесняется быть откровенным, ей можно излить душу в минуты усталости, разочарования, болезни. Он рассказывает ей о том, что он читает, о том, какое впечатление на него произвел, скажем, Вергилий в переводе Драйдена: «Не знаю, согласятся ли со мною критики, но „Георгики“, по-моему, — лучшее, что он написал. Для меня такая манера письма совершенно внове, и тысячи мыслей о соревновании с поэтом овладели мною. Но — увы! — когда я читаю „Георгики“, а потом проверяю свои собственные силы, мне кажется, что это все равно, как если бы выпустить на призовые скачки низкорослую шотландскую лошадку рядом с чистокровным рысаком».