Адмирал Ушаков - Раковский Леонтий Иосифович. Страница 16

— Погоди, Гаврюша, дай мне умыться, я весь в пыли! — говорил, вылезая из повозки, Ушаков.

— Ничего! — обнял друга Голенкин. — Иван, умываться! — крикнул он денщику. — И ты угодил в это пекло?

— Да, брат. А городок, видать, еще дрянной. До великолепного Херсонеса ему далеко!

Голенкин только махнул рукой.

Ушаков умылся, переоделся и сел под парус пить с Гаврюшей чай.

— У тебя тут уютно, как за бизань-мачтой [26], — пошутил Федор Федорович.

— Одна спасень от духоты. Ну, хвались, Федя, куда назначен?

— В адмиралтейство, командиром строящегося корабля номер четыре.

— Это шестидесятишестипушечный «Святой Павел». Его строит прибывший из Донской флотилии корабельный мастер Семен Иванович Афанасьев. А ты чем командовал на Балтийском?

— Шестидесятишестипушечный «Виктором».

— Невелика разница!

— Номер четыре строится по новым чертежам… Оказывается, наш Пашенька — на «Модоне», на моем корабле. Я на нем ровно десять лет тому назад ходил. И в Балаклаве был…

— Пока не построим новый флот, здесь все та же донская да днепровская рухлядь… Хвастать нечем, — сказал Голенкин.

— Надо строить, да поскорее. Ну, а как все-таки вы тут живете, на берегах Борисфена [27]?

— Тяжеловато. Чертов климат: зимой — собачий холод, летом — адова жарища, вечная пыль и комары. Ты, брат, приехал в самое худое время: вода спала, обнажились низменные берега. Ишь какой у нас воздух — болотом пахнет. Того и гляди, что чума еще пожалует.

— Откуда?

— Из Турции. Она с прошлого лета уже в Тамани.

— А здесь?

— Пока еще не слыхать. Впрочем, у нас и без чумы — чума. Народ сильно мрет от лихорадок и поноса. Посчитай, сколько умерло из нашего выпуска здесь, на Азовском и Черном: Анисимов, Селифонов, Марков, Развозов, — считал Голенкин.

— Еще Венгеров и Мерлин, — подсказал Ушаков.

— Вот видишь, и без войны. А при Чесме у нас погиб всего один — Тимка Лавров.

— А как чувствует себя наш вице-адмирал?

— Федот Алексеевич? Ничего. Сейчас сам увидишь.

После чая Федор Федорович направился к вице-адмиралу. Ушаков нашел вице-адмирала Федота Алексеевича Клокачева в большом деревянном, на каменном фундаменте доме адмиралтейства. Он принял от Ушакова бумаги и усадил поговорить — расспросить о Питере, об Адмиралтейств-коллегии: что там слыхать, какие последние новости.

В кабинете Клокачева Федор Федорович застал какого-то капитана 1-го ранга.

Ушаков сразу увидал — это был нерусский офицер, поступивший, должно быть, к нам на службу. Он был черен. Волосы отливали синевой. Большой нос с горбинкой и черные, как маслины, глаза. По глазам видно, что дурак: их выражение баранье. Напыщенное лицо самодовольного глупца.

Клокачев познакомил их.

— Войнович, — отрекомендовался незнакомый капитан.

Узнав его фамилию, Ушаков вспомнил — о Войновиче ему рассказывали. Когда-то Марко Иванович Войнович плавал на придворной яхте. Потом командовал Каспийской флотилией. Но с ним случился конфуз: его захватил в плен персидский Ага-Мухамед-хан. И в плену Войнович пробыл целый год.

Клокачев быстро отпустил Ушакова:

— Вы устали с дороги. Отдохните денек. Выберите себе из команды корабля денщика, устройтесь, а завтра — за работу! Квартира у вас при казармах. Вашим кораблем временно командует капитан-лейтенант Антон Селевин.

Ушаков откланялся.

От адмирала он сразу же пошел на верфь к стапелю, на котором строился его корабль. Федор Федорович хотел посмотреть, как идет работа, и познакомиться со своей командой.

Подходя к адмиралтейским воротам, Ушаков издалека увидал давно знакомую — еще с воронежских лет — картину. По обеим сторонам громадных ворот толпились бабы, девки и дети. Они держали завернутые в тряпье (чтоб не остыли!) котелки и горшочки со щами и кашей.

Это семьи «чистодельцев», вольнонаемных мастеров — плотников, купоров, резчиков — принесли обед и ждут полуденной пушки. Они передадут мужьям и отцам еду, а те вынесут им в мешках щепу, которой всегда много на стройке.

Тут же толкались с лотками и кошелками бабы-торговки.

Ушаков издалека услышал обычные адмиралтейские звуки — стук кузнечных молотов, скрип блоков, треканье [28] и пение рабочих, перетаскивавших вручную тяжелую кладь.

Из калитки вышел дневальный боцман, — надоело сидеть в тесной и душной каморке.

— Что вы тут, бабье-тряпье, разгуделись? — беззлобно прикрикнул он на шумевшую толпу.

— Сам ты — тряпье, сальная пакля!

— С нока-рея сорвался, что ли? — понеслось в ответ.

Боцман стоял, смеясь над этим потревоженным муравейником.

— Пожалуйте, ваше высокоблагородие! — распахнул он перед Ушаковым калитку.

Антоша Селевин непритворно обрадовался старому товарищу: Он и в капитан-лейтенантском чине, как и в гардемаринском, был такой же «Се-не-левин»: маленький, угреватый, невзрачный.

— Наконец-то изволили пожаловать, Феденька! — говорил он, обнимая Ушакова. — Заждался я тебя. Меня давно в Таганроге прам ждет. Лучше там командовать прамом, чем в этой пыльной дыре фрегатом! Ну, ваше высокоблагородие, извольте принимать свою посудину!

И Селевин повел Ушакова к стапелю.

Как и ожидал Федор Федорович, его «посудина» пока что больше напоминала рыбий остов, чем корабль: торчали одни голые ребра шпангоутов.

Здесь, на стапеле, была занята большая часть экипажа и офицеров.

Селевин представил Ушакову корабельных лейтенантов, следивших за работой. Расторопнее и живее остальных показался Федору Федоровичу небольшой смуглый Иван Лавров.

Ушаков переходил от одной группы матросов к другой, говорил с ними, присматривался к команде своего будущего корабля.

У штабеля досок, которые подносили с берега к кораблю десятка два матросов, он застал жаркий спор. Федор Федорович издалека уловил архангельские морские словечки, знакомые ему по мичманскому плаванию в Белом море.

— Хорошо, коли припадет много ветра, а ежели море остеклеет [29], тогда что будешь делать? — спрашивал спокойный, низкий голос.

В ответ раздался скрипучий тенорок, напиравший по волжски на «о»:

— Конечно, худая снасть отдохнуть не дасть!

Заметив подходившего капитана, спорщики разом притихли.

Теперь Федор Федорович разглядел их. Они оба были в летах. Но один — весь седой, а другой — черный и худой, как цыган.

— Что, и архангельские у нас есть? — подходя к ним, живо спросил Ушаков.

— Этого цвету — по всему свету, — окая, иронически заметил черный.

— Точно так, ваше высокоблагородие, есть, — спокойно ответил седой матрос. — Вся наша артель — архангельцы.

Ушаков оглядел матросов:

— Хорошо. Семьей дружнее работать! Значит, море будет не в диковинку?

— Не впервой, ваше высокоблагородие!

— Тебя как звать-то?

— Канонир первой статьи Карташев.

— Какие из архангельцев моряки? Разве у них море? — как бы про себя заметил черный.

— А ты откуда? — обернулся к нему Ушаков.

— С Волги, ваше высокоблагородие, — не без гордости ответил он. — Матрос первой статьи Ефим Зуб.

— Вот построим наш корабль, выйдем в море, тогда и увидим, кто какой моряк! — сказал Федор Федорович, уходя.

— Верно! — понеслось ему вслед.

«Карташев — рассудителен и спокоен, как надо быть артиллеристу. А Зуб — горяч и быстр, такому только с парусами управляться», — подумал Федор Федорович.

Он зашел в мастерские, заглянул в громадную залу чертежной, в магазейны. Не упустил ничего. Узнал, что гвозди привозят из Пошехонья, а железо — от Демидова из Ярославля. Посмотрел в писарской караулке, сколько на сегодня оказывается по кораблю № 4 «морских служителей в нетях». Узнал, кто из них, чем и как болен. Не поленился заглянуть во все сараи — купорный, шлюпочный, блочный, даже в сарай для чистки пеньки, хотя в нем стояла невероятная пылища.