Изумленный капитан - Раковский Леонтий Иосифович. Страница 29
V
В первое воскресенье после отъезда Возницына Софья, как всегда, отпросилась у капитанши навестить старуху-управительницу.
Итти в город у Софьи не было желания, но приходилось хоть на первых порах продолжать старую уловку, чтобы не навлечь подозрения.
Софья вышла из дому, не зная, куда направиться.
Так тоскливо было ходить одной и знать, что у кирпичных городских ворот или из-за лачуг астраханских жителей не выглянет знакомая, высокая фигура.
Она знала, что Возницын уже далеко, а все-таки невольно присматривалась ко всякому моряку – точно надеялась встретить Сашу.
Софья пошла к индийскому двору посмотреть на персидские шелка.
У каменных ларей, сделанных наподобие монастырских келий, подогнув под себя ноги, сидели на коврах красивые индийцы.
В глубине ларей виднелись яркие шелка, пестрые кафтаны, шальвары, разноцветные кушаки, черкесские бурки.
Спереди на лотке лежали стопки золота и серебра в самой разнообразной монете.
Софье рассказали этот обычай индийских купцов раз в год выкладывать на лоток все наличные деньги, чтобы покупатели могли оценить состоятельность купца.
Белозубые индийцы провожали Софью жадными глазами.
У одного ларя Софья увидела любопытную сцену: грязный казаченок лет восьми держал ворону. Он тискал птицу, и ворона пронзительно кричала.
По гостиному двору проходили русские, калмыки, персы, кабардинцы, армяне – никто не обращал внимания на отчаянные вороньи вопли. Только молодой высокий индиец, покраснев от злости, кричал:
– Пусти, зачем тебе птица?
Казаченок продолжал тискать бедную ворону и торговался с индийцем:
– Дай алтын – пущу!
Софья как раз поравнялась с казаченком. Она схватила его за шыворот.
– Пускай ворону, не мучь!
Казаченок, зло вытаращив глаза, вырвался, ругаясь.
Софья хотела уже отпустить его, чтобы не слышать этой непристойной ругани, но индиец швырнул монету:
– На алтын!
Казаченок подбросил ворону вверх, а сам кинулся подымать деньги.
Ворона, взмахнув крыльями, улетела к Спасскому монастырю.
Индиец с благодарностью посмотрел на Софью.
Выйдя из индийского двора, Софья не знала, куда себя девать.
Она не раз говорила капитанше, что вотчинная старица живет в слободке за Кутумом, и потому решила посидеть на берегу Волги, чтобы хоть возвращаться с той стороны.
Софья вышла к берегу и села на песок.
Софья сидела, вспоминая, как совсем недавно, еще неделю тому назад, она с Возницыным гуляла здесь.
Софье взгрустнулось.
И надо же было Адмиралтейств-Коллегии вызвать мичманов в Питербурх! Пожили бы здесь хоть до весны, а там вместе бы поехали: капитан Мишуков клянется, что дальше весны не останется в Астрахани.
С противоположного берега кто-то переезжал на лодке в город.
Человек был в лодке один. Он сидел на веслах, и Софья видела только его малиновый кафтан и красную турецкую феску.
Софья мельком взглянула на лодку и на красную феску и снова задумалась о своей жизни.
За эти несколько недель, что она прожила в Астрахани, Софье все уже здесь надоело.
Хотелось уехать отсюда куда-либо еще. Хотелось новых впечатлений. Хотелось – и сама не знала чего…
Софья теребила конец шарфа.
– Кали? гимэ?ра сас! Добрый день! – раздалось вдруг над самым ухом.
Софья даже вздрогнула от неожиданности и оглянулась: в двух шагах от нее стоял, улыбаясь одними масляными глазами, черноусый управитель вотчинами, Галатьянов.
Он был в фиолетовом атласном кафтане и красной турецкой феске.
– Добрый день! – безразличным тоном ответила Софья.
– Что вы здесь одна скучаете? – сказал Галатьянов, опускаясь рядом с ней на песок.
Но не успел он сесть, как Софья вскочила на ноги.
Теперь Галатьянов глядел на нее вверх и смеялся:
– Вот уж это напрасно: вы сидели, я – стоял; я сел – вы встали. Посидите, поговорим!
Софье почему-то был противен этот человек.
– Нам не о чем говорить, – сказала она и, повернувшись, быстро пошла к воротам.
Галатьянов, взбешенный, вскочил на ноги.
– А с длинноногим мичманом находилось говорить о чем? Брезгуешь? Уходишь? Па?ни студиаба?лу [29]. Погоди! – кричал Галатьянов.
Софья ускоряла шаги.
Пятая глава
I
Соборный протопоп Никита вышел из алтаря, держа в руках какую-то бумагу.
Герасим Шила, считавший у свечного ящика денежки и полушки, вырученные за обеднею, приостановился: не иначе будет читать царицын указ. Может, что-либо о подушных деньгах или снова про штраф с неисповедывающихся.
Протопоп стоял, отдуваясь – ожидал, пока народ подойдет поближе к амвону. Потом возгласил, читая точно акафист, нараспев:
«Понеже известно ея императорскому величеству учинилось, что многие рекруты не хотя быть в службе ея величества сами себя злодейски портят, и отсекают у рук и ног пальцы, и растравливают раны, и протчия различные вымышленно приключают себе болезни, и сие все не от иного чего чинится, как от того, что не имеют страха божия, и не знают как тяжкой грех есть преступление, а наипаче что лишит себя добровольно некоторых чувств или членов…»
Герасим Шила не стал дальше слушать – ведь холопов он не имел, в рекруты ему ставить было некого. Он принялся снова считать выручку.
– Эх, опять воровская деньга! – подумал он, разглядывая монету. – И как это я не приметил, кто ее мне сунул? – досадовал он.
Пересчитав деньги, Шила запер их в сундук, привесил замок и стал за свечным ящиком, ожидая, когда протопоп окончит чтение царицына указа.
А протопоп все еще гудел:
«ежели кто с сего числа из людей или крестьян назначен будет в рекруты, и отбывая службы до отдачи, или по отдаче до определения в полк палец или иной какой член умышленно отсечет, или какою раною себя уязвит, и о том доказано будет подлинно; и таких злодеев в тех же местах, где они такое зло учинят, из десяти одного с жеребья повесить, а протчих бив кнутом, и вырезав ноздри сослать в вечную работу».
– Ну вот ладно, кончает! Можно итти домой, – подумал Шила и взялся за шапку.
Но протопоп, окончив, один указ, стал читать второй.
Герасим Шила уже подошел к двери, когда протопоп прочел:
«О высылке жидов из России. Апреля 26 дня, 1727 года».
Шила встрепенулся – это ему было интересно. Он повернул назад и мелкими, частыми шажками подошел к толпе, сгрудившейся у амвона.
«Сего апреля 20 дня ея императорское величество указала, жидов как мужеска, так и женска полу, которые обретаются на Украине и в других Российских городах, тех всех выслать вон из России за рубеж немедленно и впредь их ни под какими образы в Россию не впускать, и того предостерегать во всех местах накрепко. А при отпуске их смотреть накрепко, чтоб они из России за рубеж червонных золотых и никаких российских серебреных монет и ефимков отнюд не вывезли; а буде у них червонные и ефимки, или какая российская монета явится, и за оные дать им медными деньгами».
Шила внимательно прослушал до конца указ и пошел из собора раздумывая:
«Ишь, хитроумный чорт! Недаром месяц тому назад сам оставил откупа. Чуяла его душа! Поташом да льном занялся. Ну да постой, голубчик, сейчас всего довольно будет – с драгунами за рубеж доставят!» – радовался Шила, вспоминая о своем старом враге, откупщике Борухе Лейбове, который все еще занимался в Смоленске торговыми делами.
29
Па?ни студиаба?лу (греческ.) – ступай к чорту.