Изумленный капитан - Раковский Леонтий Иосифович. Страница 80

Вернулись домой уже в сумерки. Хозяйка и сын спали.

– Не хочется итти спать, – сказала Софья, останавливаясь у порога домика.

– Посидим еще немного на скамейке! – предложил Пыжов.

Софья только этого и ждала. Они сели.

За Невой лаяли собаки, где-то на реке пьяные голоса орали «Вниз по ма-а-тушке», стучали колотушки караульных.

Было свежо. Софья сидела, поеживаясь.

– Вам холодно? Хотите кафтан? – сказал Пыжов.

– Лучше принесите что-либо, мы окроемся вдвоем.

Пыжов вскочил и побежал в дом. Он быстро вернулся, неся епанчу.

Софья накрылась епанчой, оставляя под нею место и Пыжову.

Пыжов осторожно сел.

– Садитесь поближе! Так вам будет холодно, – сказала Софья.

Он послушно придвинулся. Софья чувствовала, как дрожит его плечо. Оба молчали.

Софья сидела, опустив голову.

– Что вы сегодня такая грустная, Шарлотта? – тихо спросил Пыжов. Софья молчала. Ей, в самом деле, взгрустнулось. Как хорошо было бы, если бы сейчас вместо него здесь оказался Саша!

– Что с вами, скажите? – осторожно дотронулся до ее руки Пыжов.

– Разве вы мне поможете? – обернулась Софья.

В полутьме Пыжов видел, вот тут, близко, большие, точно мохнатые от длинных ресниц ее глаза.

– Я? Да ради вас хоть в огонь! – сказал он.

Софья пристально смотрела на доверчивое, детское лицо, раздумывала: сказать прямо или заставить, чтобы он сам сказал?

Пыжов вдруг не выдержал ее взгляда и, опустив глаза, умолк. Пыжову показалось, что Шарлотта не верит ему.

– А, может, в самом деле я помогу? – несмело сказал он. – Вы скажите…

– Костенька, дорогой, как же мне не быть грустной? Я ж говорила вам – я осталась одна. Брат, с которым я жила в Москве, умер.

Пыжов с большим сочувствием слушал заранее приготовленный только для него рассказ.

– А сейчас мне надо как-то жить. Я здесь чужая всем…

– Шарлотта, вы не чужая! – возбужденно сказал он, сжимая ее руку. – Вы… Шарлотта! Будьте моей женой! У матушки в Псковском уезде пятнадцать душ крепостных. Я сейчас получаю подканцеляристское жалованье, а через полгода буду получать канцеляристское!.. Шарлотта!

«Наконец-то» – обрадовалась Софья.

– Костенька, милый мой! Да как же мне быть твоей женой, коли я еврейка? – сказала она.

Пыжов опешил. Он словно впервые услышал об этом.

Но тотчас же схватился:

– Ну, и что же? Крестись, Шарлотта! Мы подадим доношение. Я у нас в канцелярии в неделю все устрою. Здесь, в Троицком соборе, и перекрестим тебя!

У Софьи свалилась гора с плеч: дело шло как по маслу.

– Но ведь надо же свидетелей. Кто ведает, что я еврейка?

– Я все устрою. Подпишусь сам и подпишется наш канцелярист Череповский. Поставлю ему штоф – он хоть что-угодно подмахнет.

Софья непритворно радостно засмеялась. Она отбросила епанчу, обняла за шею Пыжова и от всей души поцеловала.

Пыжов не хотел ее отпускать от себя. Он неистово целовал ее лицо, шею, руки.

– Шарлотта, милая моя!

Софья секунду сидела в оцепенении, безвольно опустив руки. Ей казалось, что это целует другой. Набежали слезы. Она отстранилась.

– Костенька, могут увидеть! Нацелуешься потом. А сейчас – давай пойдем писать челобитную, чтоб завтра ты дал подписать Череповскому.

– Пойдем! – охотно отвечал Пыжов.

И они пошли к нему в боковушку.

В темной боковушке Пыжов хотел еще раз обнять Софью, на она зашептала:

– Ты с ума сошел! Хозяйка услышит!

Пыжов зажег свечу и сел писать челобитную в Синодальную Канцелярию. Ученье все-таки шло ему впрок. Он довольно быстро и складно (правда, с помощью Софьи) написал челобитную «от прибывшей из Кенигсберга девки жидовской веры, Шарлотты Мейер».

Он излагал всю горестную историю Шарлотты Мейер, «которая имелась в показанном еврейском законе», и кончил такими строками:

Окончив, Пыжов тут же подписался и, бросив перо, обнял Софью.

Она позволила ему поцеловать себя еще раз и тотчас ушла спать.

– Все сделано! – с радостью думала она. – Креститься, получить метрику, узнать, куда отослан Саша и лететь к нему, не медля ни часа, ни минутки!..

III

На утро Софья, позавтракав, собралась в город – надо же было показать хозяйке, что у нее есть какие-то дела. Она неторопливо прошла по тем местам, где так недавно ходил бедный Саша. Прошла мимо Петропавловской крепости на Сытный рынок, а оттуда до самого Мытного двора.

У Малой Невы она увидела Анастаса в гребецком василькового цвета кафтане с желтыми нитяными жгутами и медными пуговицами. Он стоял с лодкой у берега. Анастас улыбнулся Софье белыми, ровными зубами и спросил:

– Поедем на Васильевский?

Софье все равно делать было нечего – она переехала с ним на Васильевский. Взошла на Исаакиевский мост, дошла до средины, постояла, посмотрела на Неву. Дальше итти побоялась: а вдруг встретишь кого-либо из шереметьевской дворни. Дом ведь недалеко!

Спускаясь с моста, заметила прибитое к фонарю объявление – сегодня Софья читала все афиши, которые попадались ей на пути. Пробежала бегло:

Старое объявление!

Софья вернулась обратно к Малой Неве. Анастас, сидевший в лодке без дела, так же охотно перевез ее снова на Березовый остров. Проходя по площади у Троицкого собора, Софья увидала на столбе какое-то объявление. Ветер трепал один край объявления, не захваченный гвоздем.

Софья подошла и прочла:

У нее потемнело в глазах, дрогнули, подогнулись коленки.

– Неужто это про Сашу? Но что ж тогда с ним сделали?

Она еще раз прочла. Прикинула в уме: так и есть – 15 июля приходилось в субботу, значит объявление этого года.

Софья в волнении заспешила домой.

«Гречанка должна знать! Она расскажет!»

Хозяйка причесывалась перед зеркалом, видимо собираясь куда-то итти, когда вошла Софья.

– Ну что, уже управились? Сходили, куда хотели? – спросила она.

– Нет еще, не совсем! – глухо ответила Софья.

Ей хотелось сейчас же спросить: что они сделали с Сашей? Но Софья боялась, как бы ее не выдал дрожащий голос. Она пошла за ширму, посидела немного, чуть успокоилась и вышла к хозяйке.

– Скажите, – стараясь говорить спокойным, безразличным тоном, спросила она, – кого это казнили недавно, 15 июля, у нового гостиного двора? Я шла – видала у собора объявление…

– Ах, это сожгли двух человек! – с сожалением ответила гречанка.

– Сожгли? – бледнея, переспросила Софья.

– Да, сожгли живьем. И один такой молодой, красивый. Моряк. Я его смолоду знала, – вздохнула гречанка. – А другой – старик, еврей…

– Еврей? Борух Лейбов? – держась за кровать, чтобы не упасть, спросила Софья.

– Да, Борух Глебов, – ответила гречанка, глядясь в зеркало. – А моряк – капитан Возницын. Я поехала в тот день на морской рынок… – начала она и не докончила: сзади нее что-то мягко шлепнулось об пол.