Цена любви - Ранн Шейла. Страница 4

— Сеньора, извините меня, сеньора, — прервал мои мысли официант «Кафе де ла Опера», стараясь говорить по-английски как можно лучше.

Он поставил передо мной незаказанную чашечку кофе.

— Это от того господина, он очарован вами.

Официант указал на человека со светло-серыми глазами, который недавно поглядывал на меня. Я робко кивнула: разучилась знакомиться с красивыми мужчинами в кафе. Впрочем, волноваться не стоило, незнакомец встал и вышел с террасы на Рамблас. Возможно, он благодарен мне за мое смущение, подумала я, провожая взглядом высокого, стройного человека. В такт мягкой, кошачьей походке непринужденно двигались его руки, ощущалась грация спортсмена, угадывались тренированные мышцы ног… он мог быть теннисистом… а голову держал высоко, как танцор. У меня еще сохранилась привычка оценивать человеческое тело: в «Театро дел Лисео» зачастую приходилось убивать время, разглядывая мужчин.

Здание оперы было закрыто; только в кассе продавались билеты на вечернее представление — давали «Лулу». Я мысленно перенеслась на огромную сцену, увидела ее глазами Бетти в свете белых и голубых прожекторов…

Бетти и ее подруги из женского кордебалета каждый вечер, стоя за кулисами, наблюдали за Луисом, звездой труппы, творившим невообразимые прыжки и пируэты. За ним у края сцены находился мужской кордебалет; белое трико обтягивает рельефные мышцы бедер, упругие, округлые ягодицы. Девушки называли Луиса Эл Гитано, Цыганом, за смуглое лицо и животную энергию. «Твой возлюбленный, — смеясь, говорили они Бетти». — «Si, Luis, amor, у ballet».

«Да, Луис, любовь и балет навеки», — повторяла Бетти. В Барселоне сбывались все ее мечты.

После утренних упражнений в зале, если ее не вызывали на дневную репетицию, она позволяла себе забыть о балетной диете и наслаждалась долгим испанским ленчем. Затем любовалась восхитительными сокровищами, выставленными в маленьких лавках на мощенных булыжником улочках, а также кораблями в порту и суровыми, пугавшими ее чем-то матросами. Иногда, отвечая на их взгляды, она представляла, какую ревность это пробудило бы в Луисе.

Ранним вечером Бетти со своими новыми друзьями по «Театро дел Лисео» готовилась к очередному спектаклю. В гримуборной кордебалета, прямо возле кулис, вечно царил хаос; на освещенных столиках стояли баночки с жидкой пудрой, румянами, тенями, губной помадой. Ни один дюйм перед зеркалами не пустовал… Она сидела между двумя танцовщицами, растапливавшими в ложках черный воск и наносившими его на ресницы с помощью спичек. Когда воск застывал, ресницы становились невероятно длинными. Именно здесь девушка входила в свою новую жизнь, рассказывая о прежней.

— Мой отец был известным скрипачом, — она удивила труппу своим неплохим испанским, растапливая воск. — А мать — русской балериной, с очень длинным полным именем, все называли ее Марией. И я тоже.

Девушки удивленно смотрели на Бетти, и она продолжала: «Мария была очень юной. Высокого роста, она из-за своей изящной фигуры казалась еще моложе. Мы смотрелись прямо как сестры. Папа называл нас „своими маленькими девочками“.

Балерины навели справки; оказалось, что Бетти ничего не придумала, захотелось узнать больше. Бетти не заставила себя упрашивать: «Мы жили в большой квартире на Риверсайд-драйв в Нью-Йорке. Мария дала мне первый урок танца по русской методике дома. Папа установил балетный станок в музыкальной комнате и каждый день после школы играл на скрипке, пока мы делали упражнения. Солнце светило в окна, как свет прожекторов».

После вечернего выступления в «Театро дел Лисео» Бетти продолжила рассказ о своих знаменитых родителях. Балерины собрались в «Кафе де ла Опера» и внимательно слушали. «Папа родился в Австрии. С Марией он познакомился в Ленинграде во время гастролей, проходивших в рамках культурного обмена. Ей исполнилось только шестнадцать, но она уже танцевала в Кировском. Они полюбили друг друга, но тогда уехать из России по желанию было невозможно. Папа тайно вывез Марию на грузовике в Румынию. Оттуда путь лежал в Югославию и дальше на запад. Глубокой ночью они достигли Данубы в Румынии и при лунном свете переплыли ее».

Балерины пришли в неописуемый восторг; руководство театра, сидевшие рядом слушатели подняли бокалы в честь Бетти. Романтическая история ее родителей никого не оставила равнодушным.

Однако Бетти догадывалась, что, как только они с Луисом покинут кафе, начнутся бесконечные пересуды. Всем было известно, что родители ее умерли, но никто не хотел выяснять подробности у нее. Фразой «Она, похоже, очень их любила» разговоры о родителях заканчивались.

Впрочем, появлялись и другие вопросы. Однажды в кафе, собираясь повернуть ручку двери, Бетти вдруг застыла как вкопанная. «Почему Бетти приехала в Испанию, где ей платят мизер за кордебалет? — послышался голос одной из подруг. — Очень странно».

Вторая танцовщица в ответ произнесла: «А ты знаешь, что шестнадцати лет Бетти приняли в труппу „Нью-йоркского балета“?

«И больше года она исполняла там главные партии, как и ее мать, — подтвердила первая. — Пресса отзывалась хорошо. Я точно знаю».

«С такими-то связями, — заметила третья девушка, — и покинуть труппу? Оставить такую карьеру и приехать в маленький театр, где ее никто не видит? Непонятно».

Бетти тихонько отошла от двери, пока никто ее не заметил. Позже этим вечером она забудет об истинных ответах на эти вопросы, умирая в объятиях Луиса.

«Бетти, дорогая, — признался как-то ночью Луис после страстной, неистовой любви. — Ты нужна мне для моих новых танцев. В прыжках тебе нет равных. Ты танцуешь, как русская балерина. А наши, даже лучшие танцовщицы не имеют за плечами русской школы. Пожалуйста, помоги своему Луису. О, я уже вижу: театр переполнен, Бетти и Луис разделяют общий успех. Нас забросают цветами, любовь моя».

Так и случилось… сначала… Их триумфальные выступления проходили при полном аншлаге, рецензенты захлебывались от восторга, Луиса и Бетти осыпали цветами. Однако со временем Бетти танцевала все меньше и меньше. «Все дело в легких ушибах, такое случается, пустяки, мне всего лишь двадцать, скоро я вернусь на сцену», — отвечала балерина репортерам. Но причиной была серьезная травма, которую она получила во время прыжка с поддержкой Луиса в его самой известной постановке.