Падение Константинополя в 1453 году - Рансимэн Стивен. Страница 50

Вскоре все православные территории на Балканах оказались в руках турок. Пока был жив Скандербег, албанцы сохраняли свою весьма непрочную независимость, но сразу же после его смерти в январе 1468 г. страна потеряла ее, а Венеция еще раньше лишилась своих портов на албанском побережье. Севернее, в области, называемой Зета, держалось небольшое число горцев. Они образовали княжество, названное позднее Черногорией; которое время от времени признавало сюзеренитет то турок, то венецианцев, но при этом никогда не теряло своей автономии. Сербия и Босния были порабощены. На другом берегу Дуная валашские господари признали себя турецкими вассалами еще в 1391 г., но каждый раз при приближении венгерской армии отрекались от этого. С 1456 по 1462 г. господарь Влад, прозванный «Сажателем на кол» за то, что обычно именно таким способом расправлялся с несогласными [307], отказывался подчиниться султану и однажды даже посадил на кол его посланцев; однако после его падения власть султана над страной вновь утвердилась. В Молдавии господарь Петр III признал свою вассальную зависимость от султана в 1456 г., но его сын Стефан IV отказался от нее и успешно отбивался от турок в течение всего своего долгого царствования с 1457 по 1504 г.; однако через девять лет после смерти Стефана его сын, господарь Богдан, подчинился султану Селиму [308].

Оставалось, однако, еще одно православное государство, в чьи земли армии султана никогда не проникали. В то время как Византия под напором турок все больше клонилась к упадку, русские все больше освобождались от господства татарских сюзеренов и восстанавливали свою независимость. Крещение Руси было одним из самых славных деяний византийской церкви. Теперь же эта дочерняя страна становилась сильнее своей родительницы, и русские отлично это сознавали. Уже приблизительно в 1390 г. константинопольский патриарх Антоний вынужден был письменно напомнить верховному правителю русских, великому князю Московскому Василию II, что император в Константинополе, несмотря ни на что, по-прежнему является единственным истинным императором, православным наместником Господа на земле. Но теперь Константинополь пал, а император убит; никакого православного императора больше нет. Более того, Константинополь, как полагали русские, пал в наказание за свои грехи, за вероотступничество, согласившись на объединение с западной церковью. Русские яростно отвергли Флорентийскую унию и изгнали ее сторонника — митрополита Исидора, навязанного им греками. И теперь, сохранив незапятнанной свою православную веру, они оказались обладателями единственного уцелевшего из православного мира государства, чья мощь к тому же постоянно возрастала. Разве не было оно истинным наследником православной империи?

Конечно, Султан-Завоеватель может править в Константинополе и претендовать на прерогативы византийского императора, однако истинная христианская империя теперь была уже в Москве. «Константинополь пал, — писал митрополит Московский в 1458 г., — потому что отступил от истинной Православной веры. Но в России эта вера все еще жива, — Вера Семи Соборов, какой Константинополь передал ее Великому князю Владимиру. На земле существует только одна истинная Церковь —Церковь Русская». Отныне великая миссия сохранения христианства перешла к России. «Христианские империи пали, —писал в 1512 г. монах Филофей своему господину великому князю, или царю, Василию III, — вместо них стоит лишь держава нашего владыки… Два Рима пали, но третий стоит, а четвертому не бывать… Ты — единственный христианский государь в мире, владыка над всеми истинными верными христианами».

Отец Василия III придал некоторую законность этим притязаниям, женившись на представительнице династии Палеологов. Но для мистических приверженцев теории Третьего Рима этот брак не относился к делу: уж если зашла речь о династических притязаниях, они предпочитали заглянуть в прошлое и вспомнить брак своего первого христианского князя Владимира с порфирородной царевной Анной, состоявшийся пять веков до этого, брак, оказавшийся практически бездетным. Но наследство, полученное Москвой, не имело ничего общего с земной дипломатией; оно было получено воистину повелением Божиим.

Таким образом, во всем православном мире только русские извлекли некоторую пользу из падения Константинополя; и для православных христиан прежней Византии, стонущих в неволе, сознание того, что в мире все же существует великий, хоть и очень далекий государь одной с ними веры, служило утешением и надеждой, что он защитит их и, быть может, когда-нибудь придет спасти их и вернуть им свободу. Султан-Завоеватель почти не обратил внимания на факт существования России; наследники же его в последующих столетиях уже не могли позволить себе подобную пренебрежительность [309].

Россия действительно была далеко. У султана Мехмеда были другие заботы куда ближе. Завоевание Константинополя, безусловно, сделало его государство одной из великих держав Европы, и отныне ему предстояло играть соответствующую роль в европейской политике. Он сознавал, что христиане — его враги и ему нужно зорко следить за тем, чтобы они не объединились против него.

Впрочем, это было не так уж трудно. Сам факт, что христианские государства не сумели прийти на помощь Константинополю, показал их явное нежелание воевать за веру, если не затронуты их непосредственные интересы. Только папство и небольшое число ученых и романтиков в различных странах Запада были действительно потрясены тем, что великий исторический христианский город оказался в руках неверных. Из итальянцев, принявших участие в обороне города, некоторые, как, например, Джустиниани и братья Боккиарди, возможно, и руководствовались чувствами истинных христиан; что же касается их правительств, то те ни на минуту не упускали из виду своих коммерческих интересов. Для их торговли было бы пагубным отдать Константинополь в руки турок, но столь же пагубным было бы и обидеть турок, с которыми они уже вели выгодную торговлю. Западные монархи не проявили большой заинтересованности в спасении города. Даже король арагонский с его мечтами о Левантийской империи оказался не готовым воплотить эти мечты в действие. Турецкому правительству вскоре обо всем этом стало известно: у Турции никогда не было недостатка в хороших дипломатах. Султан мог воевать с Венецией или Венгрией, а также, возможно, с теми немногими их союзниками, которых удалось бы собрать папе, но он мог воевать только с одним из них в отдельности. Никто не пришел на помощь Венгрии в роковой битве на Мохачском поле. Никто не послал подкреплений на Родос рыцарям-иоаннитам. Никого не волновала потеря венецианцами Кипра. Венеция и Габсбурги выступили в конце концов совместно в морской кампании, закончившейся победой их флота при Лепанто, но от этого мало что изменилось, хотя Габсбургам уже пришлось перед тем защищать Вену в одиночку. В Германии или Италии люди могли еще в течение многих десятилетий содрогаться при мысли о приближении турок, что нисколько не мешало им вести гражданские войны между собой. И когда христианнейший король Франции, предав память о той роли, какую его страна сыграла в великую эпоху Крестовых походов, предпочел вступить в союз с султаном неверных против императора Священной Римской империи, тогда всем стало ясно, что никакого духа борьбы за христианскую веру более не существует.