Болезнь Китахары - Рансмайр Кристоф. Страница 17

Лили была последней и единственной обитательницей моорской метеобашни , что стояла средь приозерных лужаек спаленной водолечебницы. В этой круглой постройке с куполообразной крышей и железными флюгерами, возвышавшейся над развалинами давних крытых галерей, соляриев и бюветов, она чувствовала себя в безопасности, как ни в каком другом доме у озера. Раньше в нишах наружной стены помещались огромные приборы — термометр, гигрометр и барометр, — сообщавшие отдыхающим о температуре, влажности и давлении целительного озерного воздуха, а хромированный самописец отмечал плавное поднятие и опускание уровня воды, вычерчивая на бесконечном бумажном рулоне острозубый график. Но теперь эти некогда застекленные ниши зияли пустотой и были черны от копоти, как и оконные проемы ветхого домишка берегового смотрителя под липами.

Стоя у наружной лестницы виллы в окружении виляющих хвостом собак, Лили привязывала поводья мула к руке каменного фавна, когда «Ворона» с оглушительным хлопком — пропуск зажигания! — свернула с приозерного грейдера на подъездную дорожку виллы. Девушка успокоительно потрепала мула по холке, вытянула из седельной сумки еще шматок сушеного мяса, разрезала и кинула собакам, а те, не зная, куда броситься — к лакомству или к неспешно приближающейся машине, — подняли скулеж.

Автомобиль скользил меж исполинскими соснами подъездной аллеи, исчезал за могучими стволами, появлялся снова, взблескивая на солнце, а едва затормозив у лестницы, мгновенно был взят в осаду лающими псами. Лили захлопала в ладоши: вот, значит, какая она, эта железная птица, этот монстр, о котором ей за последние дни все уши прожужжали и в крестьянских усадьбах, и на дорожных кордонах, где бы она ни останавливалась на пути с равнины к озеру.

Шальные от радости, собаки метались вокруг машины, наскакивая передними лапами на капот, на спойлеры, когда Амбрас открыл дверцу, выпустил дога, двух лабрадоров и черного водолаза, а уж потом вышел сам.

— Конечная остановка, кузнец. Глуши мотор.

Беринг заглушил мотор, но так и остался в машине, вцепившись в баранку и даже не замечая ветшающей роскоши виллы «Флора». Сквозь пляску собак он видел только одно — смеющуюся женщину. За всю свою жизнь он ни разу еще не смотрел в глаза незнакомкам — разве что мельком, не дольше секунды. Вот и теперь опустил взгляд в тот же миг, когда Лили посмотрела на него.

Амбрас шел навстречу Лили, а руки его мельтешили над буйной собачьей стаей, гладили морды и головы, отпихивали грязные лапы.

— Гостья с берега! Вот уж сюрприз так сюрприз. Давно ждешь?

— Довольно-таки, если успела скормить твоим зверюгам недельный запас провизии.

— В благодарность они увидят тебя во сне... В среду и в пятницу я заглядывал к тебе на башню. Ты была в отлучке?

— Да. За кордоном.

— За кордоном? Вот как?

— У висячего моста возле водопада дорога опять перекрыта — четверо молодчиков в коже, с пращами, стальными прутьями и полевым телефоном.

— И они тебя пропустили?

— Меня? Разве я Амбрас? Я прошла через перевал.

— С мулом?

— А кто бы тащил мое барахло?

— Много наменяла?

— Много. Всякий хлам.

— Долго ездила?

— Неделю.

— Что поделывает Эллиот?

— Нет его.

— Нет? Как это?

— Наш майор попросил о переводе. Домой уехал, в Америку... Полтора месяца назад. Он кое-что оставил для тебя в казарме. Я привезла. — Лили взялась за недоуздок, и мул тотчас упрямо запрокинул голову, но девушка потянула его к себе и из кожаной сумки на седельной луке достала узкий сверток в синей бумаге, перевязанный собачьей цепью. — Эллиотовский сержант сказал, что ты вроде как забыл эту цепь, когда приезжал последний раз.

Лили так внезапно бросила сверток Амбрасу, что от неожиданности тот не успел его поймать, — сверток упал в гущу собак.

Амбрас явно оторопел. Неловко нагнувшись за свертком, который почему-то возбудил у псов живейшее любопытство, он сказал:

— Забыл? В жизни ничего в казармах не забывал.

Он поднял сверток, и собачьи морды мгновенно образовали пирамиду, почти упершуюся в его руки. Только когда он отвязал цепь, с лязгом упавшую наземь, и надорвал бумагу, собачье любопытство немного поутихло.

В разрыве синей бумаги завиднелась еще более темная синева. И на этом синем фоне — белые звезды. Потом бумага полетела над собачьими головами в траву, а в руках у Амбраса остался аккуратно свернутый флаг Соединенных Штатов Америки.

— Там наверняка что-то еще, — сказала Лили, — флаг не может быть таким тяжелым.

Амбрас взвесил флаг на ладони и встряхнул, как подушку, — сверток развернулся, флаг захлопал на ветру, и опять что-то упало под ноги собакам, металлически звякнуло о камни. Испуганная резким звуком стая на миг отпрянула, освободив круглую площадку, посредине которой поблескивала совершенно несъедобная вещь. Амбрас так и стоял, вытянув руки, и смотрел вниз, на прощальный подарок майора Эллиота. Под ногами лежал пистолет.

— Доктрина Стелламура, параграф третий, — сказала Лили, подражая тому голосу, что иной раз звучал из радиоприемника в моорском секретариате и, усиленный батареей динамиков, громыхал над плацем. — Частное владение огнестрельным оружием преследуется по законам военного времени и карается смертью...

Амбрас собрал флаг в кулаке, перебросил через плечо, как тогу, и дополнил цитату Лили нигде не зафиксированным пассажем:

— Доктрина виллы «Флора», параграф первый: закон военного времени зовется Амбрас. Параграф второй: исключения украшают закон. — Потом он наклонился за пистолетом, обхватил ствол пальцами, точно рукоять молотка, и направил на Беринга, который опустил стекло и открыв рот сидел за рулем, — Вылезай же наконец. Иди сюда!

Кузнец сконфуженно повиновался и через десять шагов стоял перед женщиной и Собачьим Королем, не поднимая глаз и в замешательстве теребя завязки кожаного фартука — узел за спиной никак не развязывался. Псы обнюхивали его, а когда мокрый собачий язык лизнул пальцы, он и вовсе вздрогнул от испуга.

— Кыш! — сказал Амбрас, и язык тотчас убрался.

— Узлы развязывают пальцами, а не кулаками, — послышался вдруг голос женщины, и сию же минуту Беринг ощутил, как руки Лили, на удивление мягкие, прохладные, отвели его пальцы от затянутого узла, как эти руки, ненароком скользнувшие по спине, вогнали его в краску. От центра прикосновения вверх по позвоночнику пробежали мурашки и исчезли в корнях волос. А потом замасленный фартук упал наземь — этакая старая-престарая шкура.

— Вот смотри — средство улучшить мир. — Амбрас держал пистолет так, будто вознамерился сунуть его Берингу в ладонь. — Знакома тебе эта штуковина?

Вопрос грянул точно гром среди ясного неба, еще секунду кузнец легким перышком плыл по волнам блаженства, но затем смысл сказанного дошел до его сознания, и он почувствовал, как мгновенно взмокли ладони. Казалось, вся влага и сырость той единственной апрельской ночи именно теперь хлынула из него наружу — на висках выступил пот, капли одна за другой поползли по щеке. Он видел блики солнца на никелированном стволе в руках Амбраса, видел во вспышке дульного пламени двух выстрелов, как чужак падает из слепящего света во тьму. И слышал лязг брошенной цепи... Собачий Король знал о выстрелах той ночи. Знал об убитом. Знал всё.

— Не бойся, — сказал Амбрас, быстро вытащил обойму и тотчас свободной рукой загнал ее обратно, потом, будто собираясь произвести салют, направил пистолет в небо, рванул затвор назад и с резким щелчком вернул в прежнюю позицию, — не бойся, он не заряжен.

Пистолет. Та же модель. Беринг знал это оружие лучше любого другого механизма, который ему доводилось разбирать и собирать вновь. Наутро после выстрелов отец взял пистолет кузнечными клещами, словно кусок раскаленного железа, и унес в мастерскую. Там он швырнул его на наковальню и яростными ударами молота превратил в кучку обломков, выкрикивая в такт: Болван! Ох и болван! Этот дурак доведет нас до виселицы! Это ж надо — стрелять в родном доме!