Ах, Баттен, Баттен! [Баттон, Баттон] - Азимов Айзек. Страница 2

– Мне нужны деньги.

Увы, он обратился не по адресу.

– В данный момент, дядюшка… – начал было я.

– Не твои деньги, – прервал он меня.

Я с облегчением вздохнул.

– У меня есть новый «Эффект Шеммельмайер», еще лучше, чем первый. Но я его никому не давать, никакой журнал не сообщать. Свой большой глотка я буду держать теперь закрытый. Я делаю все сам.

Он размахивал костлявыми кулаками, словно дирижировал невидимым оркестром.

– Благодаря этот новый эффект, – продолжал он, – я собираюсь делать много денег и открывать мой собственный фабрик для флейта.

– Очень хорошо, – сказал я, подумав о фабрике и кривя душой.

– Но я не знаю, как.

– Плохо, – сказал я, снова подумав о фабрике и снова кривя душой.

– Беда в том, что мой ум гениален есть и я могу придумывать то, чего не может придумывать обыкновенный человек. Только, Гарри, я не умею делать деньги. Этот талант у меня нет.

– Плохо, – сказал я теперь уже вполне искренне.

– Поэтому я пришел к тебе как к адвокату.

Я осторожно хихикнул.

– Я пришел к мой племянник, – продолжал дядюшка, – чтобы он мне помог через свой хитрый, извращенный, лживый, бесчестный адвокатский профессия.

Мысленно я отнес его слова к категории неожиданных комплиментов и поторопился сказать:

– Я тоже очень люблю вас, дядюшка Отто.

Он, должно быть, уловил иронию, ибо, побагровев от гнева, закричал:

– Не смей обижаться! Смотри на меня – терпение, понимание, добродушие, болван! Кто говорит о тебе, как о человек? Как человек ты есть честный дурак, а как юрист ты должен мошенник быть. Все это знают.

Я вздохнул. Коллегия адвокатов предупреждала меня, что подобное непонимание вполне возможно в адвокатской практике.

– Что это за новый эффект, дядюшка?

– Я могу проникать в прошлое и брать оттуда любой вещь.

Моя реакция была моментальной. Сунув левую руку в левый нижний карман жилета, я извлек часы и с крайне озабоченным видом посмотрел на них, а правой рукой потянулся к телефонной трубке.

– Простите, дядюшка, – сказал я, изобразив сожаление в голосе, – но я только что вспомнил о весьма важном свидании. Так досадно, но я уже опаздываю. Всегда рад вас видеть, но боюсь, мне уже надо бежать. Да, да, видеть вас доставило мне истинное удовольствие. Пока, дядюшка, Я побежал…

Но поднять телефонную трубку мне так и не удалось. Я приложил все усилия, но рука дядюшки Отто намертво прижала мою руку вместе с телефоном к столу. Силы было явно неравные. Говорил ли я вам, что мой дядюшка Отто в 32-м году защищал честь Гейдельбергского университета по классу вольной борьбы?

Он нежно (как ему казалось) взял меня под локоть, и я уже не сидел, а стоял. Это сэкономило мне лишнюю затрату мускульной энергии на то, чтобы самому подняться со стула (так я пытался утешить себя).

– Пошли, – сказал он. – В мой лаборатория пошли.

И он действительно отправился в свою лабораторию, а мне, поскольку я не имел под руками ножа, чтобы отсечь зажатую как в тисках левую кисть, пришлось последовать за ним.

Лаборатория моего дядюшки Отто находилась в самом конце коридора за поворотом, в одном из корпусов университета. С тех пор, как «Эффект Шеммельмайера» стал величайшим открытием, дядюшка более не читал лекций, был освобожден от всякой научной деятельности и предоставлен самому себе. Об этом красноречиво свидетельствовал вид его лаборатории.

– Разве вы больше не запираете двери лаборатории, дядюшка? – спросил я.

Он хитро посмотрел на меня и наморщил свой огромный нос так, будто собирался чихнуть.

– Дверь заперта. С помощью реле Шеммельмайер. Я заветное слово подумать, и дверь открывается. Кто слово не знает, дверь не открывает. Даже директор университета, даже сам привратник не открывает.

Я почувствовал легкое волнение.

– Черт побери, дядюшка! Такой замок может дать вам.

– Ха! Продать патент, чтобы разбогател еще какой-нибудь один большой дурак? После этого банкета вчера? Ни за что, Я сам разбогатеть должен.

Когда имеешь дело с дядюшкой Отто, хорошо одно: вам никогда не приходится что-либо ему втолковывать, чтобы он уразумел. Вы всегда наперед знаете, что это бесполезно.

Поэтому я переменил тему.

– А где же машина времени? – спросил я.

Дядюшка Отто выше меня на целый фут, весит фунтов на тридцать больше моего и здоров как бык. Когда такой человек берет вас за душу и трясет, как грушу, единственное сопротивление, которое вы способны ему оказать, это измениться в лице.

Что я и сделал – я посинел.

Он зловеще прошипел:

– Тсс-с!

И я все понял.

Наконец он отпустил меня.

– Никто не должен знать о проект X. – Затем многозначительно повторил: – Проект X, понимаешь?

Я молча кивнул. Даже если бы я захотел что-либо ответить, я все равно бы не смог – травмы дыхательных путей, как известно, не проходят мгновенно.

– Я не прошу тебя верить мне на слово. Я демонстрируй тебе.

Я постарался остаться у самой двери. Он спросил:

– У тебя есть заметки, записка или что-нибудь с твой почерк?

Я порылся во внутреннем кармане пиджака. Где-то у меня были заметки, сделанные на тот случай, если ко мне как-нибудь все же забредет клиент.

– Не показывай мне. Надо записку порвать. Мелкий обрывки положить вот в этот мензурка.

Я разорвал листок с моими заметками на сотню мелких кусочков.

Он внимательно посмотрел на них и стал прилаживать что-то – пожалуй, это было похоже на какую-то машину. К ней на кронштейне была приделана пластина из толстого матового стекла, напоминающая поднос для зубоврачебных инструментов.

Я ждал, пока он довольно долго что-то налаживал. Наконец он сказал: – Ага! – а я издал звук, который невозможно изобразить графически.

Над стеклянной пластиной в воздухе появилось нечто похожее на расплывчатое изображение. Чем больше я вглядывался в него, тем отчетливей оно становилось, и наконец – нет, я враг всяких сенсаций, но это действительно был листок бумаги с моими заметками, сделанными моей собственной рукой, очень разборчиво, так, что все можно было прочесть.

– Можно потрогать? – спросил я несколько хриплым голосом, отчасти от охватившего меня волнения, а отчасти от последствий деликатной манеры моего дядюшки преподавать мне уроки бдительности.

– Нет, нельзя, – ответил он и провел руку через изображение. Оно осталось нетронутым.

– Это всего лишь изображение в одном фокусе четырехмерного параболоида. Другой фокус находится в той временной точке, когда ты свой листок еще не разрывал.

Я тоже провел руку через изображение и ничего не почувствовал, кроме пустоты.

– А теперь смотри, – сказал он и повернул переключатель. Изображение исчезло. Он взял пальцами горстку обрывков, бросил в пепельницу и поджег, затем высыпал пепел в раковину и открыл кран. После этого он снова повернул переключатель, и я увидел изображение, но теперь оно было другим – не хватало сожженных дядюшкой обрывков бумаги.

– Те клочки, что вы сожгли, дядюшка, их нет, – сказал я.

– Совершенно верно. Машина времени может проследить во времени гипер-векторы молекул, на которые она сфокусирована. Если же молекулы растворились в воздухе… пф-фьють!

У меня родилась идея.

– А если бы у вас был только пепел от сожженного документа?

– Проследить во времени можно только эти молекулы.

– Но они были бы слишком равномерно распределены, и изображение документа получилось бы расплывчатым, нечетким, не так ли? – спросил я.

– Гм. Возможно.

Идея все больше захватывала меня.

– Послушайте, дядюшка, да знаете ли вы, сколько заплатит вам полицейское управление за эту машину? Да она просто находка для следственных органов…

Я тут же осекся. Мне совсем не понравилось, как грозно вытянулся мой дядюшка, и я поспешил вежливо спросить:

– Вы, кажется, что-то хотели сказать, дядюшка?

У него все же замечательная выдержка, у моего дядюшки Отто. Он всего лишь заорал на всю лабораторию: