Наемник мертвых богов - Раткевич Элеонора Генриховна. Страница 19

Теперь стоило торопиться. Невоплощенное, оно опасно для меня. Нельзя убить то, чего нет. Мне предстояло воплотить его. Конечно, я мог бы взять для этой цели жертву, как советовал Тенах, но сама мысль отдать чью-то плоть тому, чего нет, претила мне. У меня была только одна плоть. Моя собственная.

Быстро, пока то, чего нет, не ушло или не набросилось, пока я сам не успел осознать весь ужас того, что я делаю, я приступил к Разделению Плоти.

Я произнес связывающее заклинание, и хотя по-прежнему ничего не видел, но почувствовал: оно подействовало.

– Создайся плотью от плоти моей, – я говорил очень быстро, чтоб боль не помешала мне, – возьми дыханье от дыханья моего, наполни свои жилы кровью от крови моей, встань передо мною клинок к клинку моему.

И тут грянула боль. Во мне разрывалась гроза, и мои жилы вспыхнули синими молниями. На человеческом языке просто нет слов для такой боли. Еще мгновение – и боль вышла за пределы сознания, еще миг – и она стала слишком огромной, чтоб я мог ее воспринять.

Я упал на колени и вновь поднялся. Кровавая чернота, сдавившая мои глаза, медленно отступала. То, чего нет, стояло передо мной в позаимствованной у меня плоти.

Отчаянье едва не охватило меня, когда я невольно опустил глаза и увидел собственные руки.

Кости тому, чего нет, не отдают, и они остались при мне. Но мне решительно не хватало мускулов для такого костяка. Он выпирал из-под кожи, он был тяжел для меня. Хорошо еще, что я пришил штаны к рубахе, не то сражаться бы мне с голым задом. Но одежда все равно была мне слишком просторна, я в ней путался, она сковывала и без того неловкие движения. И моя лунная сталь, мой невесомо легкий клинок словно налился свинцовой тяжестью. В голове у меня звенело, словно от потери крови. Хотя почему «словно»?

А то, чего нет, воплотилось. Он стоял передо мной и смеялся. Он не нуждался в костях – отданная ему плоть и без них не падала, он сам был ее опорой. Его бескостные руки… меня озноб пробирал от их вида. У него, похоже, зачесалось правое ухо, и он почесал его левой рукой, ибо в правой был меч. Почесал, заведя ее назад. Омерзительное зрелище.

Но самое страшное то, что я не успел сказать заключительные слова: «Дай мне себя убить». А теперь уже поздно. Он сделал выпад, и я едва уклонился. Если его клинок напьется моей крови раньше, чем мой – его, я обречен. Я должен успеть первым.

Превозмогая жуткую слабость, я пытался достать его, а он уходил от удара, парировал, завязывался в узлы, расплетался, омерзительно изгибался. Он откровенно издевался надо мной. Поздно. Слишком поздно Тенах призвал меня. Слишком много сил успело набрать то, чего нет.

Он убьет меня.

Сам не знаю, как это я сделал такой неуклюжий выпад. Моя бывшая плоть загоготала и нанесла ответный удар. Вместо того, чтоб уйти от него или нормально отпарировать, я сделал что-то странное. Не помню своего движения. Никогда не вспомню. Своим клинком я неловко ударил по его мечу, а сам, споткнувшись, ухватился за его мерзкое, извивающееся тело и толкнул. И лезвие его меча рассекло его ногу.

Кровь хлестанула из раны с невероятной силой. Я остолбенел. Рана совсем неглубокая. Этого не может быть!

Но кровь щедро лилась в песок, и моя бывшая плоть вопила и извивалась, то и дело напарываясь на свое собственное оружие, не в силах уйти от него.

Единожды напившись крови, его меч не мог остановиться. Его уже невозможно было повернуть против меня. То, чего нет, придушенно выло, и я содрогнулся, зная, что если бы я поранился своим клинком, со мной произошло бы тоже самое.

Почти бесформенное извивающееся тело надвинулось на меня, обдавая меня быстро чернеющей кровью. Может, оно надеялось обмануть свой меч? Израненное, изорванное в клочья, оно не умирало. Страшные раны оказались для него мучительны, но не гибельны. Все верно: его призрачный меч мог нести смерть мне, но не ему. Разъяренное болью, оскальзываясь на крови, оно еще пыталось добраться до меня. Я едва увернулся, когда извивающаяся нога поставила мне подножку. И тогда я поднял свой слишком тяжелый для меня лунный клинок и вонзил в него.

Я рубил и колол, еще и еще. Только холодное железо, выкованное человеческими руками, может принести смерть таким, как он. Я должен был убить его наверняка.

Это было отвратительно.

А потом он умер.

И тут я понял, что силы мои на исходе. И если я сейчас не пущу их в ход, то я не смогу сделать этого никогда, и умру здесь, в измененном мире, в пространстве моих заклинаний, среди лунного света, рядом с грудой кровавого мяса.

И последним усилием воли, последним усилием сознания я вытолкнул себя в реальный мир.

Я лежал на песке. Солнце поднялось высоко и било в глаза, но у меня не хватало сил их закрыть. Это там, в лунном мире я еще мог стоять и ходить и даже драться. Здесь, обескровленный, я умирал. Что ж, дело сделано, можно и умереть. Только одно беспокоило меня: я не слышал шума воды. Вроде я сказал Тенаху, что дамбу надо потом разрушить… или нет?

Я слышал голоса. Может, это возвращается в русло вода? Или я брежу? Голоса звучали неразборчиво, гулко и глухо одновременно.

Потом рядом со мной возникли ноги. Я не мог перевести взгляд, чтобы обозреть остальное, но ноги я видел отчетливо. Плетеные сандалии, завязанные «узлом счастья». Это, несомненно, Тенах. Что он тут делает?! Я же сказал, чтобы меня не искали.

– Бродяга, – с досадой произнес Тенах и побрел дальше.

Из острого солнечного блеска вынырнуло лицо Ахатани. Она склонилась ко мне.

– Ты можешь подняться, милый? – спросила она.

Тенах снова подошел ко мне. Он долго всматривался. Наконец лицо его исказил ужас узнавания.

– Вода… – прошептал я.

– Пить, милый? – и Ахатани приложила к моим губам флягу. Я с усилием сделал два глотка.

– Нет… дамба… раз… рушить…

– Сделаем, – успокоил меня Тенах.

– Сей… час… – настаивал я.

– Сейчас нам надо забрать тебя домой. Где твой конь?

Боже, ведь я забыл его там, в лунном мире.

– Пасется за кустами, – ответила Ахатани. – Я его там видела.

Значит, не забыл. Вытащил его за собой. Ничегошеньки не помню.

– Приведи его сюда, попробуем усадить его в седло.