Таэ эккейр! - Раткевич Элеонора Генриховна. Страница 19

– Согласен. – Эннеари вернулся назад на пару шагов и сел на выступ скалы рядом с принцем.

– Пить хочешь? – осведомился Лерметт, прежде чем припасть губами к своей фляге.

– Пожалуй, – кивнул Эннеари и тоже снял с пояса флягу, последовав его примеру. – Я как-то за беготней и не сообразил даже – а ведь действительно хочу.

– Сообразишь тут. – Лерметт сделал большой глоток, и ему незамедлительно полегчало. – Я вот, например, и того сообразить не могу, куда мы идем.

– Самое обидное, – помолчав, ответил Эннеари, – что почти и никуда. Полдня мотались, как листья на ветру, а пришли почти на то же самое место. Разве что малость повыше.

Воображаемая карта у Лерметта в голове уже перестала плясать и дергаться. Лерметт соединил мысленное с видимым… да, как ни печально, а Эннеари прав. Столько времени напрасно потрачено!

– Ничего, – ободряюще произнес Лерметт, не в силах отделаться от мысленного видения. – Это мы сгоряча двинулись в путь необдуманно, вот и все. Сейчас отдохнем, перекусим – глядишь, в голове и прояснится. Тогда и сообразим, как нам отсюда выбираться.

Он развязал сумку – но Эннеари только головой покачал.

– Спасибо, я сыт, – упрямо повторил эльф утреннюю присказку.

У Лерметта лицо набрякло желваками. Сколько же можно, в конце-то концов!

– Врешь! – не выдержал он.

Эннеари укоризненно посмотрел на него.

– Врешь, говорю! – настаивал Лерметт. – Не с чего тебе быть сытым.

– Голодным тоже не с чего, – пожал плечами Эннеари. – Я ведь эльф, не забывай. Я подолгу могу не есть. Ты же не на двоих припас брал.

– Но я и не один в дороге оказался! – Лерметт начинал понемногу закипать.

– Я и уйти могу, если тебе так легче будет, – сообщил эльф.

У Лерметта аж дух захватило. Вот ведь мерзавец!

– Да кто тебя гонит! – выпалил Лерметт, с ужасом понимая, что вот еще минута – и он попросту сорвется на крик. – Тебя, придурка, не гонят вроде бы, а кормят!

– Так ведь и я об этом, – согласился эльф.

Лерметт тихо застонал.

– У нас так не принято, – попытался объяснить он. – Нехорошо, когда один ест, а другой глядит.

– Для двоих людей этот обычай разумен, – кивнул Эннеари. – Но я-то эльф. – Нет, определенно дурня на этих словах заклинило! – Меня кормить смысла нет. Сам голодным останешься, только и всего. Это неразумно.

Вот же ведь болван! Как будто речь идет о том, что разумно, а что нет!

– Но я не могу есть в одиночку, когда мой спутник жареными слюнками вприглядку обедает! – заорал выведенный из терпения Лерметт – все же давешнее раздражение и нынешняя суматошная усталость дали себя знать. – В последний раз спрашиваю, идиот – жрать будешь?!

– Нет, – кротко ответствовал эльф.

У Лерметта просто руки опустились. Он устал, он проголодался – а переступить через себя не мог. И взбрело же клятому эльфу в дурную башку – колом не выбьешь!

Впоследствии Лерметт ругательски себя ругал за сорвавшиеся с уст в запальчивости слова. Иногда он и вовсе не мог понять, как у него и язык-то повернулся. Но тогда и там, на стылой горной тропе, слова эти сказались словно сами собой.

– Знаешь, Эннеари, – холодно произнес он, – по мне, так ты просто моим хлебом брезгуешь.

Эльф вскочил, словно его наотмашь плетью вытянули поперек спины. Лицо его побледнело страшно, вновь сделавшись таким, как после снегового плена. Лерметт осекся.

– Кто бы говорил! – злым ломким голосом выкрикнул Эннеари, развернулся и бросился прочь.

Лерметт тоже вскочил, мгновенно раскаявшись в сказанном. Он уже и открыл было рот, чтобы окликнуть эльфа – догнать его всяко не получится, ишь как ходко поспешает – но тут взгляд принца зацепился за тропу… за тропу, по которой разгневанный Эннеари шагал, не глядя.

– Стой! – крикнул Лерметт страшным сорванным шепотом и бросился вдогон.

Никогда в жизни он так быстро не бегал – да еще по такой неровной тропе! И ведь он почти успел, почти… задыхаясь, летя из последних сил, он почти успел, он догнал Эннеари и ухватил того за шиворот, он почти успел оттащить эльфа… почти успел… ровно настолько, чтобы проклятый камень, обвалившись, не убил Эннеари на месте. Ровно настолько – и ни мгновением больше.

Уже оттаскивая Эннеари, Лерметт понял, что опоздал, что спасти он эльфу сумеет только жизнь. Такое долгое, бесконечно долгое мгновение… нет, раскроить голову камень уже не поспевает, и сломать хребет – тоже… а вот теперь опаздывает уже Лерметт, опаздывает непоправимо… и только мучительный вскрик Эннеари, когда камень всей тяжестью оседает ему на ноги… вскрик – и хлесткая пощечина темноты.

– Это… это я виноват, – вымолвил Лерметт, когда глаза его вновь обрели способность видеть.

– Глупостей не говори, – простонал эльф. – Никто меня злиться не заставлял.

Он замолк и на мгновение прикрыл глаза. Гневная бледность его лица сменилась болезненной белизной.

Что верно, то верно. Никто не заставлял. Однако гнева такого Эннеари не испытывал за всю свою прежнюю жизнь. Он и глаза-то прикрыл, чтобы не смотреть на лицо Лерметта, с которого всякое выражение словно схлынуло. Что ж, как ему будет благоугодно. Эннеари нет никакого дела до Лерметта и его лица. Есть ведь предел, который никому переступать не дозволено. Даже человеку, который спас тебе жизнь. Возможно, именно ему – в особенности.

Оскорбление было невероятным, чудовищным. И словно Лерметту мало было несправедливого упрека, он даже не удосужился вид сделать, что упрекает не постороннего. Не «Арьен», но – «Эннеари». Лерметт припечатал свое невозможное обвинение именем дальней ветви, холодным, словно презрительный плевок врага, остывающий на щеке умирающего. Да нет, не врага… ненависть – штука жаркая, обжигающе жаркая… и обжигающе желанная. Кто сказал, что ненависть ранит? Куда ей до презрительного безразличия!

Эннеари, захваченный собственным гневом, почти не замечал боли в сдавленных ногах и только один раз охнул невольно, когда Лерметт попытался приподнять камень.

– Не трудись, – нехотя промолвил Эннеари. – Тебе меня не вытащить.

– Это… еще… почему? – выдохнул Лерметт, выпрямляясь.

– Потому что ноги в эту сторону не сгибаются, – ровным голосом, стараясь ничем не выдавать своей ярости, произнес Эннеари. – Иначе и камня подымать бы не пришлось. Кстати, тебе его все равно не поднять.

Это Лерметт и сам наверняка понимал. Не мог не понимать. Но и смириться с неизбежным не желал.

– Я и не стану, – ответил принц, оглядываясь по сторонам, точно выискивая что-то. – Если слева подпихнуть в щель немного камней поменьше, можно попытаться его столкнуть.

Решение было не из самых скверных – и уж во всяком случае лучше попробовать спихнуть камень, чем лежать, ощущая, как он все сильнее сдавливает ноги, покуда не сползет вниз окончательно, размозжив то, что под ним, в кровавое пятно. Это вам не сломанные ребра. Такого Эннеари не залечить нипочем. Молод еще, не научился… а теперь уже и не научится. Потому что… потому что он не хочет принять спасение из рук Лерметта еще раз.

Утишить гнев никак не получалось. Тяжкая его волна вновь захлестнула Эннеари, когда он увидел краем глаза, как Лерметт бродит вокруг в поисках подходящих камней – не слишком мелких и не слишком крупных.

– Держись, – молвил Лерметт, почувствовав на себе взгляд Эннеари. – Еще немного продержись… я сейчас… сейчас…

Нет, ну кто бы говорил. Да еще таким сорванным голосом – будто его и вправду заботит участь плененного камнем эльфа. Ишь ты, как старается. Да по какому праву ты смеешь оскорблять меня снова – на сей раз своей заботой… своей равнодушной заботой? Ты ведь сам дал мне понять, что я для тебя никто. Ты зачем-то вытащил меня из-под снега – а потом все оттолкнул и от всего отказался. От моей дружбы, от моего служения, от благодарности моей… ты ничего мне не дозволил, все отнял – даже право воздержаться от еды, которая тебе нужнее… так как же ты смеешь говорить мне «держись»! С врагом, и то обходятся милосерднее… даже и этой чести – быть твоим врагом – и той ты мне не оставил… так кто же я тебе? Не друг, не оруженосец, не спутник дорожный, не слуга… так почему ты сейчас заботишься обо мне, спаситель мой? Даже к собаке не относятся с подобным безразличием… разве что с вещами так обходятся. Так ухаживают за красивой резной фигуркой, стоящей на полке – полюбуются мимолетно, стирая пыль, и задвинут на привычное место, не одарив ее ни мыслью, ни чувством – вот и вся забота. Но я не фигурка из кости, не предмет, не вещь! Душа во мне живая, и она содрогается от обиды, не силах снести твоего равнодушного участия. Простое безразличие еще можно стерпеть – но вот безразличную заботу… Я не вещь – слышишь? А если я для тебя всего лишь вещь, друг-приятель, то и ступай себе мимо – а вещь и на дороге полежать может. Незачем тебе ее подбирать. Уходи.