Таэ эккейр! - Раткевич Элеонора Генриховна. Страница 55

– А вот именно на этот случай, – произнес Селти, – вы и укрыты в засаде. Если Лерметт поедет из Долины не один, вам надлежит выждать, пока мальчишка приблизится на оговоренное расстояние – и только тогда снять стрелами весь его эскорт. Только тогда – и ни минутой раньше.

– Раньше и не получится, – сплюнул настырный лучник. – Эльфы нас еще прежде того положат. Всех до единого.

– Ну, почему же именно эльфы? – приятно улыбнулся Селти. – Это я и сам могу. Гораздо менее быстро и гораздо менее безболезненно. Эльфы, они далеко, а я – вот он. Уяснили?

Сдавленная воркотня лучников убедила Селти, что – да, уяснили и больше рыпаться не станут. Ну и морока с этими наемниками.

– Да ладно тебе. – Остролицый арканщик примирительно хлопнул приунывшего лучника по спине. – Нашел кого бояться – остроухих. Эльфы там или не эльфы, а с Тяжелоруким и без них шутки плохи, хоть с вооруженным, хоть с безоружным.

Тошнотворный мрак комом застрял у Селти в горле. Когда все закончится, он напоит этого арканщика допьяна и удавит его собственноручно. Вот этими вот десятью пальцами. Чтобы услышать, как хрустнут позвонки. Даже если именно этому мерзавцу он и будет обязан поимкой Лерметта. Даже и в этом случае. Человека, посмевшего при нем вслух произнести прозвание «Тяжелорукий» он не простит никогда. Ни за какие заслуги.

После Битвы Береговых Огней Селти не показывался на турнирах без малого десяток лет – и уж в особенности в Ланне. Лучший меч королевства словно позабыл о былой славе. И правильно. И нечего опальному вельможе лезь на глаза лишний раз. Ох, и тяжко же далась Селти вынужденная безвестность – кто бы знал! Однако ничто в этом мире не вечно, даже память. Черная тварь сдохла – а значит, и память о ней тоже должна последовать за ней в могилу. Пусть не сразу, пусть понемногу, но должна. А уж память о бывшем канцлере Селти и вовсе поблекла и выцвела – за десять-то лет любая слава окажется так молью трачена, что одни дырья от нее и останутся. Селти был укрыт неизбежным забвением. Значит, самая пора о себе напомнить.

В победе своей Селти не сомневался – но, как всякий разумный человек, постарался обезопасить себя от всех и всяческих неожиданностей. Вот и достарался. И кой черт дернул его соблазниться новомодными доспехами с кучей завитушек, побрякушек и накладок? Болван оружейник уверял, что в этих побрякушках неминуемо застрянет любой меч, давая тем самым обладателю доспехов преимущество во времени. А Селти и соблазнился. Ничего не скажешь, завитушки свое дело сделали, застрял в них на славу… да вот только не меч.

Селти ушам своим не поверил, когда оказалось, что за золотой пояс победителя турнира ему остается сразиться только с Лерметтом. Надо же, какая удача! Да что сможет этот щуплый молокосос против могучей силы, способной жонглировать двумя двуручными мечами?

Оказалось, очень даже многое.

Лерметт и впрямь мог похвалиться не столько мощью, сколько гибкостью сложения – но для того, чтобы носить тяжелые турнирные латы, одной только гибкости недостаточно. Вот он их и не носил. На Ланнское ристалище принц выехал в обычном своем боевом доспехе – в том самом, облегченном. А что тут такого? Правилами не возбраняется. Хоть ты и вовсе нагишом сражайся – это твое личное дело.

Селти предвкушал дармовую победу – однако легкий доспех соперника придавал ему и его коню потрясающую маневренность. Селти и развернуть-то свою лошадь не успевал – а Лерметт за это время ухитрялся оказаться в сотне разных мест одновременно. Приходилось отступать, выбирая наиболее подходящую минуту – а она, проклятая, все медлила! Селти и не заметил, как Лерметт почти оттеснил его прочь с поля, почти к самым столбам – а когда заметил, освирепел. Его уже не заботило, признают ли судьи удар дозволенным. Прикончить наглого щенка – вот что было главным… да нет, не главным даже – единственно имеющим значение! Шутки кончились. Селти воздел меч, сознавая и не сознавая в то же самое время, что легкий доспех ему не преграда и мальчишку он таким ударом убьет почти наверняка, но его это уже не занимало. Всю свою мощь, всю силу, всю ненависть свою он вложил в этот единственный удар… в удар, нанести который ему так и не привелось. Потому что Лерметт хотя и увидел, что противник его в нарушение всех и всяческих правил схватился за меч преждевременно, однако примеру его не последовал, хотя и мог. Он по-прежнему сжимал копье – копьем он и воспользовался… только не ударил им, а метнул .

Удачный его бросок оказался точен и страшен. Селти так и вынесло из седла. Но если бы только вынесло! Придурочный оружейник оказался прав – в его завитушках могло застрять что угодно. Именно в завитушки наплечника и угодил наконечник копья, пригвоздив бывшего канцлера к пестрополосому столбу.

Селти помнил сквозь мутное марево, как врезался в тело ремень, удерживающий наплечник – слишком уж придирчиво великий боец перед турниром осматривал свое снаряжение, и надеяться на то, что проклятый ремень не выдержит тяжести и лопнет, не приходилось. Селти помнил, как восторженно свистали зрители, когда злополучную жертву собственной предусмотрительности снимали со столба. Как визжали смазливые девчонки и стонали участники турнира, потрясенные сказочной удачей принца. За всякую удачу на Ланнском турнире расплачиваются всерьез – каждому охота заполучить хотя бы лоскуток ее. А на сей раз удача победителя была настолько неимоверна, что Лерметт уехал из Ланна босиком, в одних только штанах, перепоясанных золотым трофеем, и вместо плаща его почти еще мальчишеские плечи покрывало лишь новое, с бою взятое прозвание – Тяжелорукий.

Вот тогда решение Селти и сделалось окончательным. Он и раньше знал, что мальчишку придется прикончить, он и раньше ненавидел беспечного обладателя кольца-ошейника, но теперь… теперь он уверился с полной несомненностью, что с человеком, носящим это имя, ему под одним небом не жить.

А еще он понял, что когда ему наконец-то приведется выплюнуть мальчишке в лицо все свои бессчетные обиды перед тем, как перерезать ему глотку, о Ланнском турнире он не промолвит ни слова. Просто не сможет промолвить.

Глава 30

Отец еще что-то сказал… кажется, спросил о чем-то – но Эннеари его уже не слышал. А если бы и слышал, то не ответил. Не сумел бы. Он дара речи лишился от ярости и стыда. Такое с ним случалось редко, но именно так и выглядело у него крайнее исступление гнева или горя – безмолвное, беззвучное и бесслезное. Может, оттого, что бессильное? Запоздалое?

Отец наклонился и слегка встряхнул его за плечо. Эннеари даже не шелохнулся. Потом вновь объявились Аркье, Ниест и Лэккеан – само собой, не одни, а с лучшими целителями Долины. Они его, по счастью, ни о чем не спрашивали… да и что он им, собственно, мог бы такого рассказать, чего они и сами не знают? Лерметт – да, он мог бы, он хоть какое-то понятие о вывертнях имеет и в волшебстве их худо-бедно, а разбирается… его бы целителям расспросить… эх, ну что бы им стоило появиться хоть чуточку раньше – может, тогда Эннеари удалось бы переломить ход разговора… переломить, изменить, отменить предрешенное – потому что все было предрешено с первых же фраз… но Эннеари только теперь это понял.

И непонятно, что теперь клясть – собственную растерянность или деликатность Лерметта… а заодно и его опыт, опыт посла, опыт дипломата и вельможи! Тот самый опыт, который помогает укладывать слово к слову, ответ к вопросу, словно один тесаный камень к другому, возводя здание беседы – да так плотно укладывать, что и ножа в щель не просунешь, потому что щелей нет и быть не может. И никакой посторонний булыжник промеж этих камней тем более не вставится… вот Эннеари и не сумел вставить самый главный, самый краеугольный камень – тот, без которого все рухнуло. Он не сумел улучить момент, когда же сказать хоть словечко о том, о чем Лерметт по деликатности своей проклятой умолчал.

Лерметт явно не хотел упоминать о том, что дважды спас Эннеари жизнь – недаром ведь он начал свой рассказ не с их встречи на перевале, а с располовиненного дома! То ли гордость друга уязвить не пожелал, то ли посчитал и вовсе нечестным на заслуги свои ссылаться… с него ведь станется в подобную щепетильность удариться. А Эннеари смолчал – смолчал в полной уверенности, что сейчас всего важнее покончить со всей этой омерзительной историей, а уж поведать, как его Лерметт с того света вытаскивал, он и после успеет. Как же! Если опытный посол не желает, чтобы нечто было упомянуто в разговоре, будь ты хоть волшебником, а втиснуть это самое нечто в разговор не получится. Нет, никто тебе рта затыкать не станет, ты будешь исправно его открывать в подобающий момент и даже изрекать разные разности – опять-таки вполне подобающие – вот только говорить ты будешь не о том, все время не о том… а под конец внезапно окажется, что уже поздно. Сразу надо было Лерметта перебить, сразу – и пусть бы он попробовал заявить, что все это, дескать, к делу не относится! А вот и относится, господин посол. Так что извольте помолчать, покуда о ваших подвигах рассказывать будут! Вот как надо было разговор начинать – а Эннеари растерялся.