Таэ эккейр! - Раткевич Элеонора Генриховна. Страница 66

Лерметт задохнулся, пораженный внезапной догадкой.

– Почему вы так мало живете? – Эннеари говорил так, словно что-то сдавило ему горло; на Лерметта он старался не глядеть. – Почему вы так быстро уходите от нас? Ты ничего не понял, ничего… и я тоже… у отца был друг, человек… давно, еще до того, как я родился… и он до сих пор не может избыть своей потери.

Эльфы живут долго… очень долго… сотни лет тоски по утраченным друзьям, сотни лет неизбывной боли… так вот отчего эльфы сторонятся людей! Надменные, высокомерные? Как бы не так! Какое, к свиньям собачьим, высокомерие – просто кто же своей охотой в такую петлю полезет? Несколько десятилетий дружбы, сущая малость по эльфийским меркам – и то если очень повезет – а потом столетия скорби и горя.

– Ты, помнится, говорил как-то, что у эльфов настроение меняется быстрее, чем белка с ветки на ветку скачет? – грустно улыбнулся Эннеари. – Это правда, Лериме. Мы переменчивы в настроении – но до ужаса постоянны в страстях. И в привязанностях.

Ох, Арьен – и ты еще улыбаться пытаешься… до улыбок ли тебе? Лерметт отлично понимал, что лишь от сильной душевной муки с уст Эннеари могло сорваться староэльфийское «Лериме» – имя ближней ветви взамен общепринятого. Потому что такая же точно боль заставила его впервые назвать друга Арьеном – когда казалось, что Лерметт утратит его навсегда.

– Это очень больно, – тихо промолвил Эннеари. – Я не знал… у меня никогда еще не было такого друга, как ты, и я не знал… а у отца был. Он просто хотел оградить нас от этой боли. Меня в особенности. Ты прости его, если он тебя обидел. Это ведь не потому… – Арьен смешался. – Он вовсе не презирает тебя, что ты. Наоборот. Именно поэтому. Испугался он за меня, понимаешь?

Еще бы не понять! К презренному ничтожеству не привяжешься, о нем не станешь тосковать всю оставшуюся жизнь. Вот теперь Лерметт полной мерой понял, как восхищен и очарован был эльфийский король. Судя по тому, с какой неистовой силой он стремился унизить в глазах Арьена его новообретенного друга, уважение Ренгана было не только страстным, но и поистине безграничным.

И все же в одном Арьен ошибается. То, что с ним творится сейчас, еще не боль, а только ее преддверие – но какое же страшное! И что ему, Лерметту, теперь делать прикажете?

– Какая обида? – улыбнулся Лерметт в ответ. – Нет, это я как раз очень даже понимаю. Я не понимаю другого – с чего вы взяли, что мы уходим, тем более навсегда?

– К…как это? – запинаясь, вымолвил Эннеари. Лицо его побледнело так внезапно и резко, как это бывает только у эльфов. Люди бледнеют по-другому. Пожалуй, никогда еще эльфийская природа Арьена не проявляла себя так выразительно. Даже когда его сломанные кости срастались за считанные часы, его инность не была столь явственной.

– А ты на руки свои посмотри, – посоветовал Лерметт.

Эннеари обратил растерянный взгляд на свои руки, которые двигались совершенно безотчетно, как нередко случается в минуты крайнего волнения – что у людей, что у эльфов. В руках Арьен вертел какую-то веревку – по всей вероятности, обрывок пут Лерметта. Пальцы эльфа безостановочно вывязывали посольский узел – затягивали, раздергивали, затягивали вновь…

– Понял теперь? – осведомился Лерметт. – Нет? Арьен, лэн найри-и-тале! – И почему только Лерметт произнес нетерпеливое повеление «подумай хорошенько» именно по-эльфийски? – То, что ты сейчас делаешь – ведь это тоже я !

Эннеари вскинул голову. Обрывок веревки выпал из задрожавших рук.

– Это тоже я, понимаешь? – настойчиво повторил Лерметт. – Ведь ты же от меня этому научился, верно?

Арьен надломленно кивнул.

– Всякий раз, когда тебе понадобится завязать посольский узел – это я рядом с тобой, даже если меня и нет, даже если я умер, все равно это я! И когда ноги себе ломать станешь – в том или ином смысле – когда примешь на себя боль, чтобы выбраться из ловушки, это тоже я! – Лерметт говорил с лихорадочной убежденностью, быстро и горячо. – И когда надумаешь себе смастерить, как собирался, воротник с припасом и пояс с секретом – это тоже я! И когда смиришь себя прежде, чем гневаться – тоже!

Эннеари пока еще не понимал… не совсем понимал – но лицо его осветилось жадной надеждой.

– Арьен, таэ эккейр – да как я могу умереть, пока ты жив, придурок! Куда я от тебя денусь, скажи на милость? Все, чему ты от меня научился, о чем спорил со мной, все, что мы друг другу сказали и еще скажем – ведь это я с тобой, пойми же. Уйти? Ха! Как бы не так. Мы не уходим от вас навеки – мы остаемся с вами навсегда.

Эннеари открыл было рот, но так и не смог ничего сказать. Губы его дрожали.

– Когда я умру, я просто останусь с тобой навсегда, только и всего, – тихо промолвил Лерметт. – И уже никуда не уйду. Ты всегда сможешь поговорить со мной – и тебе больше не придется меня искать или ждать. Я ведь буду рядом. А что ты моего ответа не услышишь – так всегда ли меня слышно теперь, пока я жив? Хотя… а кто сказал, что не услышишь? Я буду с тобой и в тебе, навсегда, насовсем… ты только прислушайся к самому себе повнимательней – разве я тебе не отвечу?

Эпилог

Ренган закрыл глаза, но слезы все равно струились из-под сомкнутых век. Лавелль… свет и Тьма, как же неистово он негодовал на друга за то, что он смертен – а Лавелль только смеялся в ответ… выходит, не зря смеялся?

Когда эльфийский король вновь открыл глаза, Арьена и Лерметта в чаше уже не было. Там был только он сам. Так всегда бывает, если закрыть глаза или отвести взгляд от чаши во время видения. Ох, мальчики…

Одна слеза упала в чашу с почти беззвучным всплеском, и вода, повинуясь приказу, исходящему из глубин памяти, зазолотилась искристым вином – а потом золото начало медленно темнеть, наливаясь алой чернотой, и на поверхности горьковато-сладкого южного вина плеснулось совсем другое лицо.

– Лавелль?! – шепнули губы короля, и он утонул взглядом в чаше, веря и не веря, плача – и все-таки смеясь. – Лавелль?!

– Да здесь я, здесь, – безмолвно ответила темная глубина чаши. – А вот ты, интересно, где шлялся все эти годы?

ЛИНГВОЭТНОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА,

составленная с использованием материалов, собранных гномом Илмерраном из клана Магейр, доктором наук и почетным доктором наук Арамейльского Университета.

Эльф сказал бы, что любой язык подобен воде – текучей на земле, летучей в воздухе и твердой, когда настает холод. Мы, гномы, скорее уподобили бы языки кольцам с драгоценными камнями: каков доставшийся тебе камень, таким будет и перстень. Какой жизнью живут те или иные народы, на таком языке они и говорят – и если в их жизни или хотя бы в их воображении чего-то нет и вовсе, то и слова такого в их языке нет и быть не может. Если само слово «снег» живет в языке, значит, говорящие на нем люди хоть раз в своей жизни сподобились узреть сие чудо природы. А если же в край, где испокон веку зайцы не водились, вдруг попадет это милое животное, именоваться ему впредь предстоит длинноухой кошкой или чем-то в том же роде – ибо слово «заяц» местным жителям неведомо.

Главное различие в образе жизни эльфов, гномов и людей состоит в продолжительности этой самой жизни. Различие это, на первый взгляд не очень существенное, и делает наши языки такими разными.

Дольше всех живут, конечно же, эльфы. Собственно говоря, они практически бессмертны. Отсюда не следует, что в их языке нет самого понятия смерти – ведь эльфа можно убить. Слово «смерть» в эльфийском языке как раз есть – а вот такого понятия, как «естественная смерть» в нем нет и быть не может: ну что естественного вы находите в убийстве? Нет, отличие эльфийского языка от всех остальных гораздо занятнее. Просто эльфы живут так долго, что у них совсем иные отношения со временем, нежели у всех прочих. Оттого в их языке столько разных времен, что даже самые сложные в этом отношении человеческие языки в сравнении с эльфийским ошеломляюще просты. А уж те люди, что обходятся всего тремя временами – прошлым, настоящим и будущим – и вовсе встали бы в тупик перед этим грамматическим изобилием. Взять к примеру хотя бы группу времен будущих – или, вернее, только их часть, ибо полное их перечисление для любого, кто не собирается изучать эльфийский язык, излишне. Будущее ближайшее – то, что занимает собой несколько следующих минут – и будущее расширенное, обнимающее тысячелетия. Будущее принятого решения, которое зависит лишь от выбора и стойкости говорящего, и будущее вынужденных обстоятельств – «я это сделаю, ибо должен, хотя мне это и не по нраву, но я принужден». А как от него отличается будущее предопределенное (оно же обреченное, оно же роковое)! Продолжительность жизни эльфов такова, что они успевают набраться опыта и обычно замечают тот маленький камешек, который служит причиной лавины – а также весьма верно угадывают, куда лавина двинется. Факт, который окажется таким камешком, эльфы обычно распознают сразу, и о его возможных последствиях толкуют, применяя будущее предопределенное время, поскольку это, зачастую ничтожное, действие предопределило дальнейшие события. А ведь есть еще будущее отрицательное – то, которое никогда не наступит! Есть и будущее случайное, которое может сбыться или нет исключительно по прихоти судьбы. Это далеко не все из самых употребительных форм будущего времени, но для примера и их более чем достаточно. Притом же эльфийские глаголы, спрягаясь, меняют не окончания, а всю основу: инуин – ниейр – ниойре – иннейр, керуин – керейн – керойне – эккейр, алуин – лейр – лойре – аллейр… а если учесть при этом количество грамматических времен, становится ясно, что изучение эльфийских глаголов есть истинное пиршество духа для любого подлинного языкознатца, наделенного хотя бы толикой художественного чутья. Нет смысла останавливаться на грамматических категориях стволов и ветвей, а также срастания ветвей, столь мало напоминающих привычные людям падежи, роды и прочее. Но еще об одной особенности стоит все же упомянуть. Дело в том, что в эльфийском языке почти отсутствуют прилагательные – и не потому, что эльфы не воспринимают качественные признаки. Воспринимают, и даже острее и тоньше прочих. Как бы дико это ни выглядело на взгляд человека или тем более гнома, качества в эльфийском языке выражаются не прилагательными, а глаголами – ведь для практически бессмертного эльфа все качества предметов настолько преходящи, что являются, скорее, действием. По-эльфийски нельзя сказать «яблоко красное» – только «яблоко краснеет», и никак иначе. Какое же оно красное, если три дня назад оно было зеленым, а если упадет на траву и полежит еще дня три, станет коричневым? Небо не синее, оно синеет – синеет сейчас, когда ветер согнал с него серые облака.