То, чего нет - Раткевич Элеонора Генриховна. Страница 7

Соседи двинулись к Ахатани, и я перепрыгнул через штакетник. Просто чудо, что штаны выдержали. Ахатани повернулась ко мне – бледная, испуганная. Я быстро сдернул с руки оба браслета и поднял их над головой. Соседи остановились. Какие теперь обычаи, я не знал, но они еще не настолько забыли прежние обряды, чтобы не понять, что я собираюсь сделать. Они растерялись, и их растерянность длилась целое мгновение. Я успел им воспользоваться. Венчальный браслет я надел на руку Ахатани, а браслет выкупа бросил к ногам ее матери.

– Ой, батюшки! – истерически выдохнул кто-то.

– Пойдем, Ахатани, – тихо сказал я и обнял ее за плечи. – Тебя больше никто не обидит.

Вообще-то по закону они могли теперь побить камнями нас обоих: и храмовую шлюху Ахатани, и меня, ее новоиспеченного мужа. Но я знал, что ни одна рука не посмеет подняться и бросить камень нам в спину. Так оно и случилось. Я увел Ахатани, Тенах ушел следом, и никто не бросил камень.

Когда мы добрались до дома, солнце стояло еще высоко, но мне казалось, что день прошел, а то и не один. Храмы, Поляны Белых Цветов, хохочущие придурки, жаждущая крови толпа, моя собственная жениться… Мне не хватало браслетов на руке, ведь я носил их, не снимая, уже много лет.

– А почему браслетов два? – спросил меня Тенах, явно желая отвлечь Ахатани от мрачных мыслей. – Ведь после того, как ты даешь женщине венчальный браслет, вы уже женаты, разве не так?

– Не совсем. Ты действительно ничего об этом не помнишь?

– Откуда? Я ведь с детства был посвящен, не забывай.

– Забудешь тут. Нет, одного венчального браслета мало. Он просто подтверждает, что я обязуюсь жениться и не откажусь от своих слов. И если у женщины с моим браслетом родится ребенок, он мой, законный, нравится мне это или нет. Если, например, я своей подружке на свиданке его надел, а потом жениться раздумал. Или если она не хочет. Пока выкуп не заплачен, у нее есть право выбора. Она может отвергнуть меня и выйти замуж на тех же основаниях, что и вдова. Но я все равно обязан ее защищать и оберегать наравне с ее мужем. А вот выкупной браслет завершает дело, это уже заключение брака.

– Разумный обычай, – заключил Тенах, – весьма. Разумнее теперешних.

Какие теперь заведены обычаи, я не спрашивал, а Тенах не стал их описывать.

– Пожалуй, надо его восстановить, – размышлял вслух Тенах, – или ввести что-нибудь похожее. Меньше будет обманутых девушек.

Интересно. Во времена моей юности в наших краях и слов-то таких не было – «обманутая девушка», и как раз благодаря обычаю дарить венчальный браслет.

– Кстати, Наемник. Можешь отказаться, но я бы хотел обвенчать тебя по теперешнему обряду. Чтоб никто ни к чему не мог придраться.

– Мудрое решение, Тенах. Вот завтра и обвенчаешь. Сегодня мне не до этого.

И тут я впервые услышал голос своей жены.

– Как тут хорошо, – тихо сказала она, глядя на мой дом и сад.

У меня дух захватило. Ее голос не принадлежал той, оскверненной земле, где уничтожают бессловесные цветы, и родная мать отдает на расправу толпе свою дочь, лишь бы потешить злобу. Он принадлежал моей земле, где жужжание пчел позолотило тишину, моим лугам и полям, моему саду и дому.

– Тебе и будет здесь хорошо, – сдавленно отозвался я.

– Я знаю, – ответила она. – Ты добрый.

– Впервые слышу, – ухмыльнулся я.

Тенах тоже сдержано фыркнул.

– Там, в пристройке, – я указал рукой, – можно помыться с дороги. Я сейчас затоплю. Вот только переодеть тебя не во что. В моей одежде ты просто утонешь, но ведь не оставлять на тебе этот кошмар.

Действительно, одежда Ахатани была ужасна. Нужно свирепо ненавидеть собственного ребенка, чтобы обрядить ее подобным образом.

– Трудное положение, – засмеялся Тенах. – Ни ей, ни тебе идти покупать одежду я бы не советовал. Во всяком случае сегодня. И мне не стоит. Все-таки настоятель храма. Могут неправильно понять.

– Если у тебя есть немного холста, – запинаясь, выговорила Ахатани, – я бы могла…

Я засмеялся.

– Холста! Во второй комнате стоит сундук, там и полотно найдется, и шелк, и все, что положено. Вот с нитками потруднее… хотя… да, верно. На окне шкатулка, там вроде и нитки, и иголки, и всякая другая блажь. А пока сошьешь, возьми мою купальную накидку. Она большая, но ее можно подрезать. Сейчас я принесу. Только штаны переодену.

Ахатани покраснела. Посмеиваясь в душе над ее смущением, я отправился за штанами, накидкой, полотенцем и прочим. Признаться, меня захватили эти хлопоты. Так приятно было заботиться об Ахатани и не думать, что же мне предстоит в самом недалеком будущем.

Когда я истопил баньку и Ахатани удалилась мыться, я занялся стряпней. Тенах помогал мне со сноровкой, поистине удивительной для человека его положения.

– Хотел тебя спросить… дай мне перец… спасибо… хотел спросить, только не мог при Ахатани… и масло тоже… за что так невзлюбили бедных храмовых шлюх? Каждый зарабатывает, как может.

От возмущения Тенах чуть не высыпал на меня муку. Я предусмотрительно забрал ее из его задрожавших рук.

– Если отшельник спит с женщиной, – возгласил он торжественно, словно со ступеней храма, – его подвижничество уничтожается.

– Да? – я в упор рассматривал Тенаха, пока он не опустил глаза. Тогда я откровенно рассмеялся.

– Поверь ученику воина-мага, Тенах. Это нет так. Не всегда, но как правило.

– Но ведь ты не для того услал Ахатани, чтобы беседовать со мной о распутницах, – проворчал он.

– Не для того, – подтвердил я. – Поставь салат сюда. Ну, вот и славно. Когда Ахатани выйдет, мясо как раз будет готово. Пойдем, сядем, поговорим в холодке.

Мы расположились в тени, и в ожидании трапезы я вновь наполнил наши стаканы.

– Теперь о деле, Тенах. Скоро полнолуние. К этому времени мне нужно провернуть одну работу. Смотри сюда, – я быстро начертил на земле течение реки с рукавами и притоками. – Так вот, хоть весь свой монастырь сгони, хоть полдеревни в заложники возьми, чтоб остальная половина работала, но к полнолунию вот здесь, – я провел черту, – мне нужна дамба. На одну ночь. Потом можешь ее разрушить. Но к полнолунию это русло должно быть сухим.