Приключения бравого солдата Швейка в русском плену - Ванек Карел. Страница 47

Старая аристократка обвела взглядом тёмный барак.

– Шреклих, шреклих! Ужасный воздух, страшная атмосфера! Разве здесь нет вентиляции? – закричала она.

Баронесса вынула из кармана маленький надушённый платочек и прижала его к носу, притворяясь, будто она вот-вот лишится чувств. Внимательный Гавриил Михайлович подошёл к ней так, чтобы в случае чего поймать её на лету. «Если она прижмётся ко мне – это будет хорошо», – подумал он, слегка прикасаясь к ней левой рукой.

– Какой тут запах! Отчего это, господин полковник? – загундосила сквозь платок баронесса, ища взглядом Клагена.

Тот пожал плечами.

– Много людей! Солдаты. Пот и табак!

– Да как же, они набьют себе животы хлебом, – отозвался сверху Швейк, – и потом тут и начинается пальба, как под Верденом. Настоящая бомбардировка! Я им говорил: «Ребята, не наедайтесь, иначе тут придётся топор вешать». Но, сударыня, каждый из них, с позволения сказать, похож на курящееся кадило.

Гудечек схватил Швейка за рубаху и зашептал:

– Замолчи! Как ты осмеливаешься так говорить с ней, ведь она же баронесса!

На что Швейк ответил спокойно и тихо:

– Мне можно, я с ней знаком.

– Сольдаты, ко мне! – сказала громко графиня, и по нарам прошёл гул.

Куры превратились в обезьян; они начали сходить вниз и собираться вокруг дам, готовясь выслушать вести с родины.

– Сольдаты! – заговорила по-чешски представительница Красного креста. – Мы об вас думает, мы никогда вас не забудет. Вы быть сынофья Австрии, сынофья наши, унзере Роте крейц иметь о вас иммер пфлеге.

Она замолчала, пытаясь подыскать дальнейшие выражения. Полковник Клаген взял за руку свою жену, жестом дал понять своему штабу следовать за ним и отошёл на другой конец барака. Это он сделал для того, чтобы не мешать проявлению австрийского патриотизма, а «сосуд милосердия» снова заговорил разбитым голосом:

– Сольдаты, мы о фас думает, мы молит, фы шастливо вернуть феликой Австрии. Мы уже ф лете фыгнал фрага юбер дер гренце, наша родина фойна выграть. Во Франции форрикунг, в Италии оффенсива, на русском фронт победа, наше полки, унзер браве сольдатен, покрыт новой славой и геройстфом нашего императора Франца Иозефа дер эрсте. Он и отечестфо фам не сабудет! Сольдаты, только фыдержать, дурхгальтен, фыдержать!

Графиня Таксиль умолкла, ожидая одобрений и оваций, но толпа оборванцев стояла, затаив дыхание, вокруг неё и молчала, смотря друг на друга. Наступила такая тишина, что слышно было дыхание.

Внезапно раздалось всхлипывание. Вверху на нарах плакал бравый солдат Швейк.

– Мы тут, сударыни, если будет надо, выдержим до конца войны, – хныкал он, шмыгая носом, – мы для императора сделаем все, что будет в нашей силе. Вот если бы нам давали только махорку и сахар! Скажите императору, что на меня и на друзей моих он может положиться!

И Швейк, плача, слез с нар и направился к графине. Та, тронутая преданностью этого простого солдата, протянула ему руку, к которой он, роняя слезы, приложился. Графиня погладила его по волосам, а затем открыла свою сумку и подала ему десятирублевку, которую он моментально спрятал в карман и, не переставая хныкать, полез назад, на нары.

Пример Швейка заразил около тридцати оборванцев, которые начали хныкать и сморкаться, и около двадцати голов сгрудились вокруг графини, выражая желание поцеловать ей руку. Но графиня закрыла сумку, подождала, пока Швейк перестал хныкать, что произошло изумительно быстро, и начала снова:

– Сольдаты! Мы фам принесёт посдрафленья от ваше жены, дети ваши и камрады. Мы фам привёз мундир, сапог, одеял, мы прифез филь либесгабе, а зафтра фам раздать. Есть, сольдаты, жалобы или просьбы?

Все заволновались, и сотня ртов начала говорить сразу. Один спрашивал, почему не приходит почта, другой хотел знать, какова теперь в Австрии цена на скот, третий спрашивал, жив ли его знакомый в таком-то городе, а один, пробившись к графине, взял под козырёк и сказал:

– Разрешите узнать, мой брат лежит ещё в Вене в госпитале?

А когда графиня сказала, что она об этом ничего не может знать, он презрительно посмотрел на неё и, уходя, ворчал:

– Сама от Красного креста, а ничего не знает. На кой же черт она сюда приехала, если не знает, жив ли мой Франтишек!

Старушку так засыпали вопросами, что баронесса решила прийти к ней на помощь. Она отняла платок от губ и тоже стала отвечать на вопросы пленных, щедро осыпая их улыбками и блеском своих зубов. Как только она начала говорить, Гудечек, словно загипнотизированный, слез с нар и стал к ней пробираться. Его место занял пискун, поставивший сзади себя свои бутылки, и, заметив, что все внизу заняты разговорами, он открыл их, насыпал в горсть собранных клопов и стал сдувать их с ладони обеим дамам за воротники.

– Пусть и им кое-что достанется! Войну ведь обязаны вести все, и все слои населения обязаны принимать в ней участие. Ага, а здорово это у меня выходит! – говорил он, видя, как клопы залезают в мех. – Нужно им добавить, чтобы и на их долю пришлось то, что полагается.

Он снова набрал полную горсть вшей и, сдунув их, с интересом смотрел, как они на лету расправляют ноги, чтобы при падении уцепиться за что-нибудь.

Наконец старая дама открыла свою сумку, вынула пачку с трехрублевками и, подымая их над головой, крикнула:

– Будьте сдоровы, сольдаты! Мы идём дальше к фашим камрадам. Сольдаты, каждому по одной, снайте, что Афстрий фас не сабывать! – Она раздавала рубли правой рукой, подставляя её одновременно для поцелуя: – На сигареты, сольдаты, на хлебы!

И завшивевшие армейцы брали у графини кредитки, взволнованные, как дети, и вытирали об её руку капельки соплей, свисавших с носа. Баронесса, взяв из её сумки другую пачку, тоже помогала ей раздавать деньги толпившимся возле неё солдатам. Так она раздала несколько трехрублевок, как вдруг один человек, которому она подала бумажку, упал черёд ней на колени и, взяв её обе руки в свои, начал их целовать, бормоча что-то, как сумасшедший.

– У вас несчастье? Вы соскучились? – спросила баронесса, подавая ему вторую трехрублевку.

Но он, не принимая её, продолжал стоять на коленях и смотрел в лицо баронессы отчаянным, неподвижным взглядом. Потом он снова взял её за руки и прижал к своим горячим, растрескавшимся губам.

– Ну что вы хотите, скажите, что с вами? – спрашивала она с испугом, но солдат вместо ответа обнял руками её ноги и начал целовать кусок юбки, выглядывавший из-под шубы, не переставая смотреть ей в глаза.

И по этому взгляду баронесса сразу поняла все. Это был взгляд голодного мужчины, который просил о насыщении; об этом также говорила его рука, которая гладила её по икрам, подымаясь вверх. Она издала придушенный, изумлённый возглас, в котором выразились недоумение и отвращение, и оттолкнула его обеими руками от себя.

– Гудечек, брось её! – закричал Швейк, спускаясь вниз с нар. А после, отводя расстроившегося и поглупевшего от близости женщины человека на —нары, он принялся его уговаривать: – Ах ты осел, и что это тебе пришло в голову обнимать её здесь! Уж не думал ли ты, старый развратник, делать ей здесь бесстыдное предложение. Посмотрите-ка на него! Он захотел подстрелить такую высокую птицу! Братец, такие серны только для лейтенантов и выше.

Он уложил пленного, плакавшего, как дитя, на нары и вернулся назад. Возле дам уже стоял штаб полковника Клагена, и старая аристократка, раздавая ещё деньги, спросила наконец, у кого какая жалоба. Начальник и сам обратился к пленным, предлагая заявить, кто чем недоволен. Выяснилось, что существует недовольство по поводу плохого качества хлеба, в котором встречается сор и много отрубей. Баронесса взяла в руки поданную порцию хлеба, отломила крошку и положила в рот; графиня тоже. От них хлеб перешёл к доктору Митрофану Ивановичу Маркову, прославившемуся среди пленных своим лечением глицерином. Взяв в руки хлеб, он разразился целой лекцией:

– С гастрономической точки зрения в этом хлебе, который мы здесь видим, можно найти недостатки, но с медицинской точки зрения что-либо возразить против него нельзя, потому что питательных свойств в нем для организма совершенно достаточно в этом хлебе, несмотря на то что он такой чёрный…