На Красном дворе - Равита Францишек. Страница 20

— Не драться же нам с ними.

— Драться!.. Гм! Все может быть…

Вышата бросил на Чудина недоверчивый взгляд.

— Сами-то не уйдут, — отвечал он, — им привольно у нас, а Изяслав не прогонит… не посмеет…

Боярин улыбнулся и, наклонившись к уху Вышаты, таинственно сказал:

— Князь давно прогнал бы их ко всем чертям, да только он не хочет накликать беды на свою голову. Отпусти он ляхов, так Всеслав коршуном набросится на Русь, а пока ляхи здесь — боится.

— Коли так, то нечего делать… либо брататься с ляхами, либо…

Чудин сычом посмотрел на Вышату.

— Есть средство, — сказал он. — Убирать их по одному, так, чтобы и родная матушка не могла отыскать костей!

Вышата отпустил поводья лошади, свободно шедшей по узкой лесной тропинке, и молча разгладил усы и бороду.

— Этаким путем мы ничего не достигнем! — заговорил он. — Пока этот королек будет сидеть у нас, — он показал рукою в направлении Красного двора, — до тех пор мы не успокоимся. Одних уберем, ему пришлют других.

Лицо боярина Чудина в оспинах, поросшее волосами, просияло. Он улыбнулся во весь рот, растянув его до ушей, потом громко рассмеялся. Эхо подхватило его голос и разнесло по Дебрям.

— Ты говоришь словами Изяслава, — заметил он. — Сегодня после пира, когда Варяжко уже успокоился и Болеслав уехал домой, князь мигнул мне, чтобы я подошел к нему. «Скверное дело, — сказал он. — Болеслав расположил к себе сердце киевлян! Пока он будет сидеть на Красном дворе…» Князь не кончил, но я угадал его думу.

Чудин как бы умышленно поджигал Вышату.

— Да, ты прав! — воскликнул последний. — Довольно нам дружиться с ляхами!..

Его губы сжались, и две глубокие складки образовались над носом. Он стиснул кулак и, грозно махая им в воздухе, произнес:

— Я скоренько бы справился с ними!..

Боярин широко улыбнулся, бросил взгляд вокруг, как бы желая убедиться, не подслушивает ли их кто, нагнулся к Вышате и вполголоса сказал:

— Князь Изяслав так же думает… Он сам мне сказал: «Слушай, Чудин, если Вышата не свернет головы корольку, который ухаживает за нашими девушками, так уже, видно, никто не свернет…»

— Откуда князь-то знает, что ляхи сидят у меня вот здесь? — спросил Вышата, помолчав и показывая на затылок.

Чудин искоса посмотрел на Вышату.

— Как откуда?.. Ты имеешь право, — потом неохотно прибавил: — И возможность… Король и вся его дружина у тебя под боком… Ты можешь воспользоваться случаем… Князь все это знает.

Разговор опять оборвался. Оба ехали молча по лесной тропинке. Было прекрасное тихое утро. Солнце только начало всходить, пронизывая золотистыми лучами лесную чащу и отражаясь бриллиантовым блеском в каплях утренней росы, повисшей на листьях деревьев. Это была тишина просыпавшегося дня: до их слуха доносились крики летящих лебедей, гусей и уток, они прерывались пением и чириканием мелких лесных пташек. Время от времени громко стучал дятел, слышался голос черного дрозда, пробудившегося от ярких лучей солнца, а издалека, из гущи высоких лип Крещатой долины, со стороны Кловского ущелья, доносились соловьиные трели, рассыпавшиеся в Дебрях. В тростниковых зарослях болот не переставая квакали лягушки.

Всадники вслушивались в это шумно пробуждавшееся утро, продолжая свой путь по тропинке, ведшей коротким путем к Берестову. Фыркали их лошади, вдыхавшие утренний свежий воздух.

Каждый думал свою думу, оба хранили глубокое молчание. Они уже подъезжали к горе, из-за которой виднелся угол Соколиного Рога, как вдруг Чудин нарушил молчание:

— Однако соловьи славно приветствуют Добрыню с добрым утром…

По-видимому, боярин хотел снова завязать разговор с какою-то особенною целью.

При имени Добрыни Вышата быстро обернулся.

— Добрыню!.. — повторил он и невольно взглянул в сторону Клова. — Разве он еще там?.. Ведь говорили, он ушел в Псков.

— Да где же ему быть?.. Ходил в Псков, да едва унес оттуда свои ноги… Там не любят шутить… Князь Глеб приказал своим отрокам казнить всех колдунов… Наш старик и сбежал.

— Давно он вернулся?

— Нет, зимою, пока Всеслав княжил в Киеве… О, это умная башка! — прибавил боярин. — Знает, что случится с каждым… Добрыня же предсказал Всеславу, что тот недолго будет княжить в Киеве… и угадал.

Они доехали до поворота небольшой тропинки, ведущей направо.

Чудин вдруг остановился.

— Знаешь, — молвил он Вышате, — что мне в голову запало?

— А что? Молви, боярин.

— Эта тропинка ведет к Добрыне… Не мешало бы заехать… Спросим старика, пусть скажет нам всю правду… Он должен знать, менять ли нам князя еще раз? — Он ехидно улыбнулся и лукаво взглянул на товарища.

Вышата тоже принужденно улыбнулся, но видно было, что он не против предложения боярина.

— Эх-ма, боярин! — отвечал он с напускною веселостью. — Видно, очень захотелось знать, что тебя ожидает завтра… Но ведь с колдуном не легко справиться.

Чудин угадал желание Вышаты.

— Правду люди говорят, колдуны — бесовское наваждение… а что-то тянет к нему… Коли Добрыня гадает князьям, так, может, и нам…

— Да что тут бобы разводить! — перебил его Вышата. — Надумал ехать, так поедем… Не Бог весть какой крюк сделаем.

Оба всадника повернули на тропинку, ведущую к Кловскому ручью, но так как дорога была узка, то они ехали друг за другом: Чудин впереди, Вышата сзади.

Чудин все время заговаривал с Вышатой, но он отделывался полусловами и почти не поднимал головы, свесившейся на грудь. Видно, его беспокоила какая-то мысль… Он не был сторонником Изяслава, не пользовался его милостями и не боялся говорить правду-матку, что он доказал во время посольства. Прежде он боялся ляхов, как и другие, но не имел причин ненавидеть их. Когда король приехал на вече к киевлянам и Вышата убедился, что он расположен к народу, то почувствовал даже уважение к нему. Все об этом знали, потому что Вышата не скрывал своих чувств. Тем не менее в данную минуту он думал совсем иначе. На княжеском пиру он защищал Изяслава и спорил с боярами, потому что любил Люду и охотно отдал бы за нее свою жизнь, а между тем Люда находилась на Красном дворе как бы в роли жены короля, которого она полюбила. Поэтому не мудрено, что он беспокоился. Мысль о любимой женщине, которая обнимала другого человека, целовала его губы, шептала слова любви, лишала его покоя. Он любил ее совсем не как сестру, которая росла на его глазах и которую он нашивал на руках, и эту девушку он потерял.

Ему было жалко себя, ее, еще чего-то — и стыдно. Жалко собственного счастья, растаявшего как дым; стыдно — своих ровесников и приятелей из дружины: ведь та, которую он любил, быть может, услаждала короля за наряды или золото… По временам ему нашептывал какой-то голос: «Чем же виноват король?..» Но Вышата не мог простить королю, что его любила Люда. Быть может, он ее охотно простил бы, хоть она не любила его, Вышату, но если бы знал, что она никого другого не любит… Но она любила короля, жила на Красном дворе как королева, окруженная почестями и любовью. Она забыла своих подруг, старый отцовский терем и даже себя. И зависть пробуждалась в сердце Вышаты. Часто на пирах княжеских или на охоте, глядя на счастливое, сияющее лицо молодого короля, он чувствовал, как им овладевало бешенство. Он готов был выхватить меч из ножен и вонзить его в грудь счастливого соперника.

Из-за одного ляха он возненавидел всех и метался, как тигр в клетке. Им овладели ненависть и зависть. На пирах он напивался, на охоте — рисковал: ходил один с рогатиною на медведя, с одним луком — на волка; он по целым дням не слезал с коня и проводил время в поле с любимым кречетом. Однако не мог он залить свое горе вином, рев медведя не мог заставить забыть любимую. Измученный и усталый, он возвращался домой, в горячке бросался на постель и не находил покоя; счастливые лица короля и Люды, обвивавшей его своими руками, преследовали несчастного.

— Будь ты трижды проклята! — восклицал он сквозь сон. — Ты, которая забыла дом своего родителя, девичью честь, старика отца, который не пережил бы этого позора… И ради кого!..