Аленький цветочек - Разумовский Феликс. Страница 14

Против двери в простой чёрной раме висел фотопортрет женщины, удивительно похожей на Машу. Казалось, со стены смотрела её родная сестра. Смотрела, с лёгкой улыбкой наблюдая за своими домашними, за их жизнью и хлопотами, происходившими уже без неё…

…Но доминировали, без сомнения, книги. В высоких шкафах, достигавших облупленного потолка. На крышке кабинетного «Стейнвея» (явно забывшего. Господи прости, когда его последний раз открывали). На кожаных подушках огромного кожаного дивана, на подоконниках больших окон, выходящих в сторону парка…

Иван сунул палец в кадку со столетником, вздохнул, покачал головой. Горшечная земля была сухой, потрескавшейся, словно в пустыне.

Окно оказалось не заперто на шпингалет, лишь притворено – видимо, в спешке. Иван открыл створку, слегка высунулся и, повернув голову, увидел – благо этаж позволял – над крышами мрачноватый силуэт «Гипертеха». Пятнадцатиэтажная башня, хмурящаяся тёмным стеклом окон и от чердака до подвала набитая государственными секретами. Иван слышал, будто её в своё время возвели потрясающе быстро и не снизу вверх, как все нормальные здания, а наоборот. То есть собрали из блоков самый верхний этаж, подняли чудовищными домкратами, приделали снизу следующий… и так все пятнадцать. Правда или вражьи выдумки, а только Ивану башня не нравилась. Было в ней, по его внутреннему убеждению, нечто подспудно зловещее. Он помнил: когда он в самый первый раз подошёл к проходной и посмотрел вверх, ему отчётливо показалось, будто гладкая отвесная стена кренилась и нависала. С явным намерением рухнуть лично ему на голову. Иллюзия, конечно. Такая же, как та, что накрывает посетителей Эйфелевой башни: смотришь вниз и не можешь отделаться от ощущения, что железная конструкция, простоявшая больше ста лет, вот прямо сейчас заскрипит и медленно завалится набок… Иллюзия, а всё равно неприятно.

– Ваня! За стол! – позвала с кухни Маша. Он закрыл окно и опустил в гнездо шпингалет.

Сидели за расшатанным столом, выдвинутым для такого случая на середину кухни. На первое была окрошка с пузырящимся квасом из полиэтиленовой бутыли, под холодную «Столичную» и расспросы о недавней поездке. На кухне царила все та же разношёрстность обстановки. Шикарный холодильник «Самсунг» прекрасно уживался с пеналом цвета скисшего от древности молока, микроволновая печка «Сименс» мирно соседствовала со своей газовой прабабушкой, перевалившей, верно, двадцатилетний рубеж, комбайн «Мулинекс» стоял на обшарпанной тумбочке с неплотно закрывающейся дверцей…

После окрошки был плов – по новомодному рецепту, куриный, из микроволновки. Принюхавшись, Враг Капитала заскулил, обиженно тявкнул и с видом оскорблённой добродетели убрался из кухни. Курицу он не уважал. Люди остались – открыли «Ахтамар», занялись пловом и продолжили игру в вопросы и ответы. Собственно, общались в основном профессор с дочерью.

– Что это вы, Мариша, вернулись так скоро? – Звягинцев с напускным равнодушием поддел вилкой рис, прожевал, задумался, добавил на тарелку кетчупа. – С погодой не заладилось? Или… по дому соскучилась?

Голос его предательски дрогнул. На какое-то мгновение он превратился из респектабельного научного мужа в одинокого, всеми забытого старика.

– Не, пап, погода здесь ни при чём. – Маше вдруг стало мучительно жаль отца. Оставив недоеденный плов, она резко поднялась, принесла из прихожей сумочку и вытащила небольшой целлофановый пакет. – Вот, смотри! Это тебе привет из Лапландии.

– Так, так… – Сразу оживившись, Звягинцев положил вилку и осторожно, кончиками пальцев, извлёк замысловатое образование. Уже не серое, а угольно-чёрное; – Хм, интересно, этот ваш. привет, похоже, ничего не весит, хотя весьма плотен на ощупь. И. похоже, поглощает весь видимый спектр…

Загадочная веточка успела изменить не только цвет, но и форму, превратившись из сувенирной плетёнки в некое подобие причудливой спирали. Теперь она была выгнута наподобие ленты Мёбиуса, только на порядок более сложно.

– Понимаешь, пап, вначале оно было совершенно аморфно и сверкало, как рождественская ёлка. – Маша, несмотря на жару, вздрогнула и почему-то перешла на шёпот:

– А потом усохло, в веточку превратилось.

И, опуская некоторые касавшиеся только их с Иваном подробности, она поведала о восхождении на Чёрную тундру. Начиная с россказней старого саама и кончая страшными котообразными людьми с их явно нехорошими намерениями. Не забыла ни о таинственной полянке, ни о недовольстве бабки Григорьевны…

– Нехорошо как-то получилось. Вначале огненный цветок у чуди подземной потырили… – Маша налила себе квасу, попробовала легкомысленно улыбнуться, но память о пережитом страхе мешала. – Потом Ваня этим типам по шеям надавал…

«Кому надавал, а кого совсем уложил…» – Иван счёл за лучшее не уточнять. На другой день он наведался к месту побоища, но не нашёл там ни мёртвых, ни живых. Ни, между прочим, каких-либо следов перетаскивания тел. Вот тогда баба Тома и посоветовала им уезжать подобру-поздорову – пока чего похуже не приключилось. И подполковник спецназа послушался, ибо знал свою бабушку. Зря пугать не будет…

Профессор, слушавший внимательно, неодобрительно хмурил кустистые брови.

– Чудь подземная? Ты, Марина, почитай-ка внимательно северные сказки. – Он встал, прошёлся от стола к окну, снова сел. – Все подземные жители крайне низкорослы. Норвежские альвы, датские эльвы, ирландские лепреконы, англосаксонские гномы… Гномы!.. А британские малютки медовары пикты? А премудрые карлики, на которых держится весь скандинавский эпос? А германские нибелунги, наконец? По всей вероятности, и наша «чудь белоглазая» должна быть малоросла. Так что, осмелюсь предположить, уважаемый Иван Степанович имел дело с кем-то покрепче…

– Согласен. Пардон… – Скудин привстал, расстегнул лёгкую рубашку, предъявляя вещественное свидетельство. – Вот такие сказки Кольского леса…

На животе у него ещё красовался могучий, словно от удара копытом, кровоподтёк. Звягинцев только покачал головой: ему-то казалось, колотить Марининого мужа было всё равно что бетонную стену. Однако научный интерес возобладал, и он повернулся к дочери: