Нелегкий флирт с удачей - Разумовский Феликс. Страница 32

Сентябрьский вечер был тих и приятен. В небе повисли низкие звезды, ветерок шелестел пожелтевшей листвой, и астры у входа в «Занзибар» трепетно дрожали лепестками. Только очарование вечера почтеннейшей публике было по барабану. Из-за дверей заведения, перекрывая звуки музыки, раздавались крики, смех и пронзительное улюлюканье — уже неделю в «Занзибаре» протирали подиум самые лихие красавицы и бились самые могучие самцы. Блистали бедра и плечи, трещали ребра и ключицы, публика вставала на уши и громким матом кричала «браво».

Около одиннадцати со стороны помойки послышался рев мотора, и прямо через поребрик на газон вырулил «студебеккер», огромный, ржавый, несомненно видавший еще салют сорок пятого. Примерно на таком коварный бандюга Фокс рвал когти от доблестного капитана Жеглова. В вечернем воздухе сразу густо запахло дерьмом — не иначе автомобильный раритет служил для перевозки навоза. Рокот мотора смолк, громко, так что всполошились окрестные вороны, хлопнули дверцы кабины, и к «Занзибару» направились двое. Впереди шел крепкий парень в ватнике и армейских хэбэ, заправленных в юфтевые, задубевшие от навоза сапоги. Охраннику на входе его скуластое, с перебитым носом лицо чем-то не понравилось, и, хотя и так все было ясно, страж порядка насупился:

— Куда?

— Туда.

Следом за парнем в ватнике появился его спутник, и дальнейшие вопросы стали совершенно неуместны. Он был двухметрового роста и весил никак не менее полутора центнеров. При этом ни капли жира, только кости, связки и упругие мышцы — куда там Лунгрену со Шварценеггером. На великане была необъятных размеров футболка с надписью «Лучше отойди», чекистские галифе со вставками фасона «летучая мышь» и хорошие хромовые сапоги со скрипом.

— Ну? — Он ласково глянул на охранника добрыми, словно у младенца, глазами, и тот, съежившись, врос в стенку:

— М-м-м-мы…

— Пошли, Евлампий. — Великан тронул спутника за плечо, тот сплюнул, и они окунулись в залитое яркими огнями великолепие «Занзибара».

Процесс естественного отбора был организован грамотно, на широкую ногу. Соискатели подходили к столу, за которым восседал лысый крепыш, платили по таксе и заносились в пухлую, уже наполовину исписанную бухгалтерскую книгу. Недолго томились в ожидании и выпускались на сцену — десятками. Красоткам надлежало изобразить под музыку стриптиз. Причем границы обнаженности не оговаривались, и так было ясно, что за шикарную «тойоту» можно запросто вылезти из собственной кожи. Процессом раздевания руководила моложавая, крашенная под блондинку дама с бриллиантовыми семафорами в ушах.

— На сцену, ласточки, на сцену. — Она профессионально хлопала в ладоши и махала ручкой, чтобы включили фонограмму. — Ну-ка, опаньки!

Лилась песня, и конкурсантки начинали корежиться. Победительнице доставалась надежда, а кое-кому из неудачниц — приз зрительских симпатий в виде аплодисментов и нескромных предложений.

Бойцам снимать трусы было не нужно. Они раздевались только до пояса и в таком виде устраивали групповое побоище по принципу «каждый за себя». Побеждал последний оставшийся на ногах. Организаторы процесса были на высоте. За стриптизом непременно следовала драка, крики ярости вновь сменяли звуки нежной музыки, а аромат парфюма плавно смешивался с запахом крови.

— Ишь, накурили-то, ироды. — Двое из «студебеккера» глянули по сторонам и, шаркая сапожищами по изысканной мозаике пола, направились к столику устроителей. При их появлении бойцы как-то сразу поутихли, сделались ниже ростом и серьезно задумались о судьбе своих кровных баксов.

— Вы, что ли, драку заказывали? — Великан сурово посмотрел на лысого кассира и, не дожидаясь ответа, шмякнул на стол увесистый мешок, напоминающий инкассаторскую сумку. — Считать будете али на веру?

— Что это? — Лысый дернулся, словно в приступе зубной боли, и в его бешеных глазах отразилась мука.

— Как это что? — Великан извлек из кармана галифе смятую в комок газету, бережно расправил и стукнул по ней огромной, сплошь в наколках, пятерней. — Агриппина моя баба глазастая, вот, в сельсоветовском сортире из очка выудила. Насчет махаловки объява ваша? Так что прошу принять по курсу — двести доллариев за мово младшого брата Евлампия. Ну так как, вываливать монету?

— Не надо, верю. — Лысый со звоном сбросил мешок себе под ноги и обреченно взялся за ручку. — Фамилия?

— Ты, мил человек, мово младшенького-то не забижай. — Великан повел широченным плечом, и мышцы под его футболкой вздулись буграми. — С отчеством нас пиши. Евлампий Дормидонтов Скуратов-Бельский, Пскопской уезд, деревня Лаврики. С поселения мы. Я его старшой брат, Корней Дормидонтыч, знакомы будем. — Он выкатил грудь колесом и, заметив, что младшой брательник уставился на сцену с голыми, как в бане, соискательницами, сурово прикрикнул: — Хорош на охальниц пялиться, экая похабель. Давай-ка, «ломай веселого», собирайся на сшибку.

Дисциплина в семействе Скуратовых-Бельских была образцовая.

— Слухаю. — Младшой живо скинул с плеч ватник, взъерошил волосы и, гикнув, принялся плясать с виду простенький, незатейливый танец. Он молниеносно поводил плечами, тряс стриженой башкой и высоко поднимал колени, совсем как древние славяне-кривичи, готовясь к бою не на жизнь, а на смерть. Крепкие руки и мускулистый, прикрытый лишь тельняшечной майкой торс Евлампия отливали синевой татуировок — сразу чувствовалось, что с Корнеем Дормидонтовичем они были родные братья… Бойцы-соискатели перешептывались, нервно косились на танцора, настроение их стремительно портилось — ишь, как корежит-то его, расписного! Не иначе припадочный. Такой изувечит и глазом не моргнет. А старший и вовсе бычара — терминатора ушатает. Во, бля, семейка!

Переживали они не напрасно. Когда смолкли звуки «ламбады» и красавицы стали подбирать с пола свое бельишко, великан схватил Евлампия за плечи и зарычал:

— Слышь, яра давай, чтоб знали наших. Не посрами фамилию!

— Слухаю. — Вскочив на сцену, тот рванул на груди тельняшку и, едва раздался гонг, вырубил «брыком» [13] ближайшего поединщика, крепкого парня с повадками кикбоксера. Увернулся от удара, от души дал сдачи и что было сил въехал «раскачником» [14] нападающему в нюх — отдыхай. Под восторженный рев толпы он вертелся волчком, щедро раздавал «распалины» [15] , «подкруты в подвяз» [16] и «косые подсеки» [17] , словно в свалке-сцеплялке, групповом побоище где-нибудь за околицей. Наконец он один остался на ногах, но все никак не мог уняться — плечи так и ходили ходуном.