Смилодон - Разумовский Феликс. Страница 23

— Ну вот и славно. Я ни на йоту не сомневался в вашей порядочности, князь, — маркиз небрежно улыбнулся, умерил блеск стальных, холодных глаз. — Только должен сразу предупредить, дело сие касается высокой политики, материй весьма и весьма секретных, государственного порядка. Мне продолжить, князь?

Спросил так, чисто риторически, уже не улыбаясь и не отрывая взгляда. Просто надавил на психику и проследил за реакцией. Опытный, гад, тот еще волчара.

— Ну конечно же, маркиз, продолжайте! — Буров изобразил на лице гнев, праведный и беспощадный. — В этом государстве и впрямь нет никакого порядка. Только что нас с шевалье чуть не раздавили каретой. Четырехконной. Так что я хоть сейчас в последний и решительный бой.

— Каретой? — Маркиз, побледнев, тихо выругался, переглянулся с Лаурой, дотронулся холеными пальцами до инкрустированной рукояти кинжала. — Значит, они уже проведали, канальи. — Прервавшись, он перевел взгляд на Бурова: — Обстоятельства, князь, таковы, что граф Орлов-Чесменский, доверенное лицо императрицы Екатерины Второй, прибыл в Париж с некой секретной миссией. Инкогнито, с полномочиями чрезвычайными. Повторяю, с делом деликатным и имеющим непосредственное касательство к самым потаенным сферам европейской политики. А посему есть некоторые силы, пребывающие в определенной конфронтации с российскими интересами и всячески противоборствующие стараниям графа. Пока что весьма успешно, увы. И мы, как старинные друзья Орлова, обязаны всемерно ему помочь. Хотя и сами переживаем отнюдь не лучшие времена — в семействе у нас завелся предатель. К тому ж и времени у нас осталось совсем немного, цейтнот, страшнейший цейтнот. Это все, князь, что я могу и имею право открыть вам. Найдите Скапена, уничтожьте его, вбейте этой гадине осиновый кол в сердце. А лучше — доставьте живым, чтобы мог говорить. Главное, чтобы он не успел навредить графу в его делах. И в случае благоприятного исхода ваши радения, князь, не окажутся напрасны — если вы пожелаете остаться в Париже, вас ждут сто тысяч ливров <Французская серебряная монета, равная двадцати су. Годовая рента в сто тысяч ливров по тем временам давала возможность безбедного существования.>ренты и патент полковника французской армии. А если все же тянет на родину — то личное расположение и покровительство Орлова со всеми вытекающими приятными последствиями. Только избавьте его от Скапена, избавьте.

Он замолк, проглотил слюну и тяжелым взглядом уставился на Бурова. В глазах его читалась мука: начальство жмет, в резидентуре измена, времени для тщательно продуманной, многоходовой комбинации нет. Остается всецело полагаться на какого-то авантюриста, информацию на коего еще не доставили из Петербурга. И так не хочется на Кавказ, в пехотный полк, на границу с черкесцами…

— Вы будете обеспечены всем необходимым, князь, — маркиз наконец отвел глаза, изобразил некое подобие улыбки и указал на секретер, где лежали стопочкой три серебряные табакерки. — Они набиты двойными луидорами, это вам на текущие расходы, для начала. Я дам вам английский рессорный экипаж, запряженный орловскими рысаками, кольчуги скрытого ношения, булатные клинки, специальные дальнобойные скорострельные мушкетоны. Все, что в моих скромных силах, князь. Только вот воевать вам придется, — он вдруг как-то сник, замялся, — увы, не числом, а уменьем. Видите ли, князь, в моем доме поселилась крамола, и теперь я не доверяю никому. Так что помогать вам в охоте на Скапена будет только мой младший сын и еще, — он повернулся вопросительно к Лауре.

Та кивнула:

— Ладно, пусть берут Бернара. Он немногословен и крови не боится. Да и кучер хоть куда. У вас, князь, есть какие-нибудь вопросы? — Лаура испытующе взглянула на Бурова, усмехнулась двусмысленно. — Может быть, какие-нибудь желания? Право же, не стесняйтесь.

Фривольный тон нисколько не вязался с выражением ее глаз, сверкающих дьявольским огнем. Словно у обложенной со всех сторон пантеры.

— Хотелось бы залезть сначала в чан с водой, а после вилкой в тарелку с паштетом, — сдержанно ответил Буров, проглотил голодную слюну и всем своим видом обозначил — ну а уж потом-то, милочка, мы обязательно с тобой залезем в койку. Будет тебе исполнение желаний, будет. До самого утра. Напоследок. Тут думать нечего, надо рвать когти. В гробу он видел и английский экипаж, и орловских рысаков, и табакерки с луидорами. Охота на Скапена, называется! Да как бы не так! Это еще неизвестно, кто на кого будет охотиться. Не охота это — рыбная ловля, где за придурка-живца держат его, их сиятельство князя Бурова. Как же, сто тысяч ренты, патент полковника французской армии! Личное расположение Орлова-Чесменского! Да как только мавр сделает свое дело — это если его Скапен в гроб не положит! — он уже будет никому не нужен. Более того, он сразу превратится в опасного свидетеля со всеми вытекающими мокрыми последствиями. И долго не проживет. Ишь ты, зверье-то какое собралось — Лаурка глазищами сверкает, дрожит вся от ярости, только не рычит, маркиз такой благовоспитанный, такой тихий, такой ласковый, так и ждет момента, чтобы схватить за горло. Семейка, такую мать, ячейка общества. А вот шевалье жалко, хороший парень, без гнили. Впрочем, что его жалеть-то, не пропадет, выживет, не слаб в коленках и не дурак. А главное, Скапена в лицо не знает. В общем, решено: рвать когти, и завтра же. И не горячиться насчет табакерок с луидорами — одна точно не помешает. Золото, оно везде золото, не дерьмо.

— Да, да, господа, принципиально мы все решили. Можете идти приводить себя в порядок, — маркиз милостиво кивнул, чем-то сделавшись похожим на фельдфебеля, только что отдавшего команду “оправиться”, и шевалье с Буровым поспешили к Мойдодыру. Казалось, в Сене не хватит воды, чтобы смыть приставшее к ним дерьмо и нечистоты…

Ужинали в Розовой гостиной, при свечах, квартетом. Кроме Бурова, шевалье и Лауры за столом сидел еще старший брат Артур, знатный финансист. Тощий, жилистый, крайне неинтересный — с огромным носом и отвратительной привычкой к золотому лорнету. Ели паштеты, салаты и рагу, пили херес и выдержанную малагу, звенели хрусталем, постукивали фарфором, поигрывали серебром. Разговор как-то не клеился, финансист говорил большей частью о бессрочной ренте, пятидесятой доле <Налог на имущество и доходы.>, видах займов и подушном сборе <Он же “талия”, один из видов налогов.>. И все это с апломбом, с брызгами слюны, с пристальным рассматриванием собеседников через стекла лорнета. Нет бы успокоиться финансисту, насладиться великолепным вином. Какое там. Разглагольствовал, не обращая внимания на устрицы и омары, кофе с вензелем <Вид пирога.>и шоколадный крем. Хотя и чувствовалось, что не так прост, как кажется. Видно, просто крепко вжился в образ.

— Не обращайте внимания, князь, у братца, как всегда, словесный понос, — сухо заметила Лаура, когда ужин закончился и они вышли на террасу. — Надо будет напомнить ему мудрость древних, что высшее благо — это чувство меры. Кстати, что касается мудрости… Мадлена сегодня занята, так что вместо французского давайте-ка займемся естественными науками. Ступайте к себе, я сейчас. И ждите с нетерпением, у меня сюрприз.

Коротко улыбнулась Бурову и с легкостью, напоминая со спины перевернутую рюмку, упорхнула с террасы.

“Значит, говоришь, сюрприз? — Буров подошел к витражному, во всю стену, окну, кинул взгляд на скучный в свете фонарей сад. — Хорошо, светло, как днем. Не дурак маркиз, понимает, что такое бдительность”. Конечно, не дурак — у кого есть масло в голове, тот не экономит на масле для фонарей. Чтоб не шастали в темноте всякие там Скапены, не устраивали шум-гам и разнообразные неприятности. Только Васе Бурову плевать и на шум, и на гам, и на Скапена, да и, по большому счету, на маркиза. Последняя ночка, приятно было познакомиться. Завтра все, туту, счастливо оставаться. Их сиятельство князь Буров-Задунайский отбывают на зимние квартиры. Куда? А хрен его знает, Франция большая. Главное, языковой барьер преодолен, и совсем неважно, что не в полной мере. Нет больше немоты, препон для общения. Язык до Киева доведет. А уж до каких-нибудь там Лиона с Марселем и подавно. Остается лишь собраться и сказать последнее “прости”… Буров явственно представил обнаженную Лауру, ее жаркие объятья, исступленный пыл, судорожные, сотрясающие кровать телодвижения, с сожалением вздохнул, отвернулся от окна и направился к себе. Все, чао бомбина, сори. Гудбай, май лав, гудбай…