Смилодон - Разумовский Феликс. Страница 31

— Да, вкус специфический, — Буров равнодушно кивнул, ему стало как-то не до градусов. Вспомнились СИЗО, этап, запах хлорки, сырости, портянок, параши, мрачные, в потеках шубы, коридоры, дубачка-надзирательница Олечка Золотые Крайки. Та демонстрировала зэкам свои прелести через кормушку камерной двери. Паханам за дополнительную плату разрешалось гладить и мацать. Вот ведь память. Что прикажете делать с этой навязчивой, занудной сукой…

А веселье между тем было в самом разгаре. Волнительно играла музыка, кружились в танце пары, свято место у решетки за экранами не пустовало. Причем кавалеры с галантной предупредительностью без очереди пропускали дам. Хоть и во Франции, но по-английски — ladies first <Дамы вперед (англ. ).>. Сгущались запахи, оплывали свечи, голоса пирующих становились громче. Уже все столики были заняты, а цвет Парижа все прибывал и прибывал. Скарамуши, Арлекины, Полишинели, Коломбины. Слава тебе господи, ни одного Скапена.

— Господа, вы не возражаете против компании? — ласково спросили Бурова и шевалье и быстренько подсадили к ним за стол кавалера в маске черта. Тот был элегантен, ловок в движениях и совершенно чужд дворянской спеси.

— А не отбросить ли нам, господа, в сторону все эти чертовы инкогнито? — сразу сказал он и положил себе солидную порцию гусиного паштета. — Это ведь так важно для хорошего пищеварения — знать, с кем сидишь за одним столом. Разрешите представиться, маркиз де Сад, вольный литератор. С уклоном в философию. В будуаре.

Голос его из-под шелковой маски звучал благожелательно, был полон шарма, чувства собственного достоинства и юмора. Так разговаривают умные, уверенные в себе люди.

— Граф де Бург, — оправился от удивления Буров, почтительно привстал, сдержанно кивнул, — брат маркиза де Сальмоньяка, талантами не отмечен.

Вот это да, а историки-то рисуют де Сада чуть ли не сумасшедшим маньяком!

— Шевалье де Сальмоньяк, его сын, — отрекомендовался Анри, бодро тряхнул буклями, шаркнул под столом ботфортом. — Говорят, что непутевый.

Манеры и дружественный тон де Сада понравились и ему. Никакой чопорности, никакого зазнайства. Святая простота.

— А, гроза всех этих сибаритствующих чванливых скотов, которые еще имеют наглость называть себя гордостью Франции? Как же, слышал, слышал, — обрадовался маркиз и жадно, длинными глотками опустошил бокал бургундского. — Сколько же вы их закололи? Сотню? Две? Три? Я вам аплодирую. В парижских джунглях, черт побери, не хватает настоящих хищников. Это зажравшееся стадо нужно погонять и погонять. А все разговоры о нравственности, добродетели, любви к ближнему и всепрощении просто клерикальный бред. Церковная догматика предполагает лишь одно — управление этим самым зажравшимся, отупевшим человеческим стадом. Увы, слишком уж много возомнившим о себе.

Маркиз прокашлялся, налил себе еще и с аппетитом занялся паштетом, ни на мгновение, однако не выключаясь из беседы.

— Добро, зло, хорошо, плохо, надо, не надо. Чушь. Да белое-то только и будет белым, пока есть черное. Без дьявола теряется весь смысл существования бога. Нет, нет, всем управляет космический закон, а он — в целесообразности.

Здорово говорил маркиз. Красноречие его было неистощимо, а познания поистине энциклопедическими. Ловко, словно опытный стрелочник, он направлял беседу то в мистическое русло, то затрагивал проблемы алхимии, то уделял внимание вопросам секса, женской красоты и взаимоотношения полов. При этом он успевал есть, пить, задавать вопросы и изящно жестикулировать. Цицерон, Юлий Цезарь <Говорят, тот умудрялся делать сразу несколько вещей.>и Сократ <Считается, что Сократ был самым умным человеком в истории.>в одном лице.

Наконец он покончил с десертом, отложил серебряные вилку и нож и промокнул губы батистовой салфеткой.

— Благодарю вас за компанию, господа. Вы непревзойденные слушатели.

Тут же раскланялся и, с ходу закадрив не занятую даму, скрылся с ней в монастырских недрах. Перешел от теории к практике.

— Какой полет мысли! Какой слог! — прошептал Анри восторженно и от прилива чувств загнул в штопор серебряную ложку. — Помяните мое слово, князь, этот человек войдет в историю, как великий философ! Вольтер по сравнению с ним кажется сопливым школяром. А уж Дидро-то… Нет, положительно, его можно слушать всю ночь…

Он резко замолчал, посмотрел на Бурова, и оба, ухмыляясь, опустили глаза — время было потрошить Скапена, а вставать так не хотелось. К тому же этот плут оказался картежником, из заядлых, и, пребывая в объятьях “фараона” <Т.е. играл в “фараона”.>, которую уже игру держал банк. Метал абцуги <Абцуг — пара карт, раскладываемых банкометом по правую и левую руки.>направо и налево. Под звон презренного металла, завистливое перешептывание публики и яростные проклятья понтеров <Игроки, сражающиеся с банкометом.>. Ну как такого возьмешь? При стольких-то свидетелях? Впрочем, дело вскоре разрешилось само собой…

— Господа, это как же? — вдруг вскричал на весь зал один из понтеров, крупный, в маске Пьеро, и голос его выразил сложную гамму чувств, от несказанного удивления до праведного гнева. — Карты-то того, крапленые. Господин банкомет, вы шулер! Грек <У французов слово “грек” синоним шулера.>!

Карты, строго говоря, были подрезаны — одни по форме напоминали бочонки, другие — песочные часы, — все для того, чтобы сподручнее было вытаскивать из колоды за середину или за концы.

— Я? Я шулер!? Грек? — возмутился банкомет и, словно уколотый шилом в чувствительное место, вскочил. — Вы, милостивый государь, посмели осквернить честное имя Джованни Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, и сейчас об этом очень пожалеете! Требую сатисфакции. И немедленной.

При этом он расправил плечи, приосанился и очень мужественно возложил ладонь на эфес шпаги. Красив, ох, красив, а уж грозен-то… однако же и понтер Пьеро был не лыком шит.

— Хрен тебе, грек, а не сатисфакцию! — в ярости воскликнул он и приголубил Казанову подсвечником. — Получи абцуг!

Подсвечник был массивный, на четыре свечи, размах хороший, по полной амплитуде. Явственно чмокнуло, брызнула кровь, с кавалера слетела маска. Мужественно, так и не отняв пальцы от эфеса шпаги, он рухнул на пол. До смертоубийства дело, правда, не дошло — помешал парик. Бесчувственного банкомета понтеры потащили из зала. Как видно, отыгрываться…

— А тяжелая рука у этого Пьеро. Хороший удар, — одобрил шевалье. — Так и надо проходимцу. Мало что шарлатан и шулер, так, говорят, еще и агент инквизиции. К тому же наградил графиню д'Артуа дурной болезнью… Поделом, поделом.

Буров промолчал. Господи, неужели этот господинчик с внешностью лица еврейской национальности и есть знаменитый ловелас, непревзойденный сердцеед, легендарный покоритель амурных крепостей? Пример для подражания, воспетый в прозе и кинематографе? Урод тряпичный… А история — лживая, продажная шлюха, цена которой грош.

Ночь безумств между тем подходила к концу, галантное веселье иссякало. Монахини за решеткой откровенно зевали, харч и выпивка потеряли вкус, публика потихоньку разъезжалась.

— Скажите, шевалье, а как вы относитесь к наукам? — несколько некстати осведомился Буров, с хрустом потянулся и отхлебнул для бодрости шоколаду с ванилью. — Может, наведаемся в Сорбонну? Нам это зачтется. Из храма божьего в обитель знаний.

— Ага, с утра пораньше, — в тон ему отозвался Анри, глянул искоса на загон с монашками и с надрывом зевнул. — А вы, князь, большой оригинал.

— Исключительно для пользы дела, мой друг, — Буров мотнул головой, поднялся, и они покинули эту скромную обитель Бахуса, Венеры и невест Христовых.

Было тихо и свежо, светало. На монастырском дворе жухлая трава в поникших клумбах подернулась печальным серебром, молочно завивался туман, под подошвами ботфортов похрустывало — ночью были заморозки. Казалось, природа еще спала, пребывая в безмятежном умиротворении. Однако Бурову вся эта утренняя гармония что-то очень не нравилась. Спроси почему, ни за что бы не ответил. То ли периферийным зрением заметил что-то, то ли услышал подозрительный звук, то ли просто почувствовал опасность — не путем логического анализа, а на уровне подсознания. Тайна сия великая есть. Только инстинкт вдруг подсказал ему повалить Анри и самому тоже броситься на стылую, тронутую ночными заморозками землю. И очень даже вовремя — воздух пробуравил резкий свист, и что-то с чмоканьем вонзилось в ствол каштана. Что, что — да уж явно не божий дар.