Смилодон - Разумовский Феликс. Страница 54

— Никак в репертуаре что-то новенькое? — не поворачивая головы, осведомилась маркиза, состроила брезгливую гримаску, фыркнула и, поддерживаемая спутниками, покачиваясь, направилась к дверям. Как видно, дело одним только Гран-Крю не обошлось.

Буров и шевалье рванули следом, выбежали на двор, вскочили на запятки. А блюдолиз-форейтор уже открыл дверь экипажа, кланяясь нижайше:

— Прошу, медам, прошу, месье!

Маркиза с кавалерами погрузилась внутрь, ливрейный кучер хищно гаркнул: “Гар-р”, застоявшиеся лошади весело взяли с места. Дорога шла берегом, параллельно Сене, казавшейся в темноте мрачной, населенной похотливыми русалками и питающимися мертвечиной водяными. Однако бортовых огней не зажигали, горел только передний форейторский фонарь. Кучер, видимо, отлично знал дорогу.

— А вы знаете, князь, у нас рессоры лучше, — философски заметил Анри. — Еле тащимся, а так мотает.

Он был вне себя от восторга — как же, ночь, злокозненная маркиза, ее карета, направляющаяся неизвестно куда. Да здравствуют приключения! Анри уже и думать забыл о грядущих неприятностях, о дурацких приказах, субординации и дисциплине. Плевать, пусть начальничек маркиз надрывает глотку, грозит всеми мыслимыми карами за невозвращение в срок. Будто маркизу неведомо, что жизнь полна сюрпризов и неожиданностей. Делающих ее такой непредсказуемой. А потому прекрасной…

— Все дело, мон ами, не в скорости, а в положении, — в тон ему игриво отозвался Буров и взялся поудобнее за поручень, охватывающий торец кареты. — Уверяю вас, на запятках трясет всегда сильнее, чем на сиденье.

Настроение у него, несмотря на дефицит сна, было самое благостное. Главное ведь в жизни что? Свобода. Осознанная, если верить сказочнику Марксу, необходимость. А раз яд — это выдумки, брехня и гнусная провокация, то ни от кого он, Вася Буров, не зависит. Ни на йоту. И будет делать то, что хочется ему, Васе Бурову. Вот возьмет, к примеру, да и рванет на историческую родину. Что-то скучно нынче в Париже, зело вонюче, грязно и стремно. Интересно, в России хуже? Врут историки или нет, что теперь там златая пора, век Екатерины? Впрочем, если судить по Орлову-Чесменскому, засранцев хватает и там. А Лаурка-то штучка еще та. Взяла на понт, как дешевого фраера. Хотя могла бы не заморачиваться, действительно подсунуть отраву. Черт разберет всех этих баб, да еще играющих в шпионов. Ладно, будет с ней разговор по душам. Вернее, о душе. Только вначале надо разобраться с маркизой — болты, пусть даже арбалетные, сами по себе не летают…

Дорога между тем, круто повернув, пошла по холмистой местности. Столетние деревья на отлогих склонах в ночи напоминали великанов, у их подножия кое-где лежали исполинские, величиной с дом, камни, которые галльская фантазия окрестила дьявольскими какашками. При взгляде на все эти холмы, леса, скалистые расщелины вспоминались времена трубадуров, рыцарей, христианнейших королей, благородных ристалищ, невиданных охот и амурных приключений. Времена старой доброй Франции, увы, канувшие в Лету.

Поднявшись в гору, экипаж остановился на огромной, окруженной со всех сторон кустарником лужайке. Здесь царила тьма — фонарь в руках форейтора казался жалким светлячком, тщетно силящимся раздвинуть полог ночи, но отнюдь не тишина — где-то поблизости пофыркивали лошади, слышались людские голоса, шуршали листья под сапогами и копытами. Словно в кинотеатре, когда есть звук, а изображение тю-тю.

— Черт, — маркиза, вылезая из кареты, оступилась, выругалась и позвала: — Эй, Жан, Франсуа, где вы, бездельники? Шпаги наголо!

— Ап! — Буров и шевалье отсалютовали сталью, один кавалер взял фонарь у форейтора, другой подхватил под локоть маркизу, а та все не унималась, вещала визгливо, с командной интонацией:

— Ближе, ближе! Идите следом и убейте всякого, кто приблизится к нам!

Ладно, пошли. Наискось через поляну к огромным, вертикально вкопанным камням. Они стояли полукругом и образовывали огромный, неизвестно кем поставленный забор <Речь идет о вертикально стоящих мегалитах — менгирах. В описываемом случае они образуют часть круга — кромлеха.>. Стоунхендж не Стоунхендж, но все равно зрелище впечатляло. Буров, однако, был спокоен. Темнота — друг молодежи, шевалье проверен в боях, а то, что маркиза со товарищи обнаружат подмену — проблематично. Ночь меняет форму, рост, цвет, а потом, ведь человек видит только то, что ему надо. Бельмондо так Бельмондо. И все ажур, прекрасная маркиза. Только не мадам де Дюффон.

Бурову она не нравилась. Властная, хищная, коварная сучка. Соврать можно, чем угодно — глазами, жестами, языком. Но не голосом. Не глаза, а голос — зеркало души. А голос у маркизы был злобный, полный строптивости и яда. Как пить дать такой же, как и душа. А маркиза между тем все продолжала командовать.

— Жан, Франсуа, ждите здесь, — велела она уже у самого кромлеха и в компании спутников направилась к подножию холма, напоминающего своей формой вздыбленный фаллос.

— Как дама скажет, — Буров и шевалье остановились, вложили шпаги в ножны, прислушались. Поблизости находились люди. Они зевали, смачно сплевывали, пускали струи на древние камни, бряцали оружием, общались вполголоса:

— Так Растиньяк готов? Отрадно, отрадно. Отъявленный был корректор фортуны…

— А монашка-то задом и в дезабилье. И прехорошенькая, доложу я вам…

— И вот за этот-то галантный подвиг графиня и презентовала кольцо. Не простое, со своим портретом. Стоит лишь нажать концом иглы на секретную точку на ободке, и портрет меняется на другой. Тоже графинюшки, но в чем мать родила. Такие формы, доложу я вам, господа, такой бюст…

Послушали Буров с шевалье, послушали, недолго, правда, да и пошли себе потихонечку следом за маркизой. Никто их не окликнул, не остановил. Хорошенькая монашка с задом в дезабилье куда как интереснее. Зато чуть-чуть не доходя холма из темноты материализовались двое, спросили что-то не по-нашему — не по-французски и не по-русски, и, получив ответ, без стона залегли. Оттащили их Буров с шевалье в кусты, перевели дух и двинулись в направлении идеально круглого пятна света, смутно видневшегося на отвесном склоне. И опять все повторилось — идиотский, не по-нашему, вопрос, молодецкий ответ, послушное падение тел, бесшумная транспортировка их в кусты, куда подальше. Наконец Буров и Анри нашли круглый, проложенный в стене ход и нырнули в него. Шли недолго — ход круто изогнулся и закончился внушительным, напоминающим гигантский вигвам гротом. Только вот не было в нем ни бронзоволицых индейцев, ни трубки мира, ни дружеской беседы. В центре грота на возвышении стоял массивный длинный стол, по одну сторону которого разместились люди в черных масках. Их было тринадцать. По другую сторону, в отдалении, находился столб — тоже массивный, мраморный, в свете факелов казавшийся сделанным из нерафинированного сахара. К нему был прикован стройный, абсолютно голый человек, судорожно испытывающий на прочность железо кандалов и ошейника.

— Ну-ка, ну-ка, — Буров отлепился от стены, высунул нос из хода и неожиданно, невзирая на драматизм ситуации, фыркнул по-кошачьи: — Смешно.

— Что? — не понял шевалье, тоже посмотрел, скривился. — Да, весьма похоже на фарс. Дешевый. Маркизу узнали? Третья слева…

— Мон шер, это же Скапен. У столба, — Буров пригляделся, и лицо у него вытянулось от изумления — он увидел знакомого. Нет, не Скапена, пребывающего в бледном виде у столба, — а председателя судилища, говорящего что-то гневно и обличительно. Вроде бы на испанском. Буров был профессионал. Единожды увидев человека, а уж тем более услышав, он навсегда запоминал его привычки, нюансы речи, биомеханику движений, всю личностно-детерминирующую матрицу, определяющую индивидуума. Как учили. Так что ошибиться он не мог. Председательствовал на суде маркизов сын. Средненький. Луи, известный адвокат, обычно такой тихий, медленный и печальный. Склонный к истерике, философствованию и вялому алкоголизму. Вот сволочь.

В пещере между тем от разговоров перешли к действиям. Клацнула спускаемая пружина, с рокотом заработал механизм, и колонна с прикованным человеком стала медленно уходить под землю. И сейчас же раздался вопль, дикий, душераздирающий, казалось, заставляющий вибрировать камни. Скапена будто опускали в огнедышащее жерло — тело его судорожно билось, грудь была в крови и слюне, кожа под кандалами лопалась, как пергамент. Кричал он долго, столб опускали медленно. Наконец, словно поплавок из воды, колонна вынырнула на поверхность, уже без пленника, густо окрашенная в радикально красный цвет. Скапен был мужчина видный, полнокровный…