Смилодон - Разумовский Феликс. Страница 8

— Внимание! В пути следования не растягиваться, не разговаривать, шаг влево, шаг вправо — считаю побег, оружие применяю без предупреждения. Марш!

Им вторили охранные, натасканные вцепляться в глотку овчарки, — исходя пеной, слюной и бешеной ненавистью. Лучшие друзья человека, такую мать. Из ворот шеренгами понуро выходили зэки, пятерками, вразвалочку, с интервалом в метр. Щурились на ласковое солнышко, сплевывали на траву, с руганью рыгали, трудно переваривая утреннюю бронебойку. Еще один день… Насрать, что ясный, благоухающий хвоей и цветами. Все одно — как в песок. Впустую, коту под хвост, мимо жизни. Когда еще с чистой совестью-то на свободу…

И было такое же светлое, но не радостное утро, когда зэков погнали на дальнюю деляну, проводить подчистку — штабелевать разделанные хлысты. Буров шел легко, дышал полной грудью и мысленно, незаметно улыбаясь, прощался с лагерем. Все — хана, амба, аллес. В зону, как бы там ни было, он уже не вернется. Хватит, достало. Лучше уж калибр пять сорок пять и собачьи клыки, чем это прозябание, называемое жизнью. В которой только вонь, педерасты и подполковник Каратаев. В нее он больше не вернется. По крайней мере живым.

Тявкали, оскаливая пасти, собаки, загребали сапогами конвоиры, тукал дробно, добывая харчи, дятел-стукач. Шли зэки. Наконец — вот она, деляна, вот он, фронт работ. Круглое таскать, квадратное катать…

— Выход за периметр — стреляем без предупреждения! — бригаду, оцепив, охватили инструктажем, бугор из расконвойников расставил зэков, блатные расположились у костра и принялись варить чифир в консервных банках. Пошла мазута…

Буров не спеша оттаскивал хлысты, внутренне настраивался, посматривал по сторонам. Тайга была чистая, сухая, без бурелома. Он пойдет сразу, рывком, вон туда, в направлении сопки. Если, конечно, не положат очередью. Хотя навряд ли, не должны. Слишком уверены в себе, да и расслаблены не в меру. На собачек своих полагаются. А собачки эти, между прочим, очень даже посредственных кондиций, видывали мы зверюшек куда посерьезней. Карай, судя по всему, приучен брать за глотку, Урал, видимо, кидается прямо в ноги. Ладно, будем посмотреть, как это у них получится. Эх, уйти бы только до первого распадка да и запутать следы, а там — от мертвого осла уши будут вам, а не Вася Буров. Портянки от Зырянова накручены туго. Направление известно, дыхалки хватит. Попробуйте, ребятки, поймайте спецназа. Флаг вам в обе руки, паровоз навстречу.

А “ребятки” тем временем в нарушение всех уставов тоже развели костер, с чувством закурили “Приму” и, привязав к березе заткнувшихся собак, принялись вести разговоры. О чем? Да уж не о караульной службе. О бабах, о доме. О том, сколько дней до приказа. Остонадоело все, достала служба…

— Ну что, брат, курнем? — предложили Бурову товарищи по бригаде, но он, отказываясь, покачал головой:

— Попозже чуток. Надо бы дровец в костер подкинуть. Гля, какая жаркая жердина… — и, резко выдохнув, концентрируя всю силу золи, запустил еловый дротик ближайшему охраннику в шею. Не дожидаясь, пока тот рухнет, вырубил надолго второго и по-медвежьи, прижимаясь к земле, напористо рванулся в тайгу. Причем не просто так, а “лесенкой”, стремительно смещаясь вправо и сбивая линию прицеливания. Без навыка не очень-то и попадешь. А следом уже слышалось рычание и жадный, исступленный лай — это Караю не терпелось всадить клыки Бурову поглубже в загривок. Только холодно сверкнула сталь — и потянулись песьи кишки по рыжей прошлогодней хвое. Что-что, а резать по живому Буров умел. Да и собачек, честно говоря, не очень жаловал. Он ведь кто? Кот. Только огромный, саблезубый, кормящийся не на помойках. На дух не выносящий легавых пустобрехов. Драку заказывали? Пожалуста!

Урал, нюхнув парящей крови, мгновенно потерялся, заскулил и, не рассчитав прыжка, бросился не в ноги, а на грудь. С ним Буров тоже миндальничать не стал — с ловкостью поймал за хвост, придержал за холку и сломал на колене позвоночник. Не Герасим, слава богу, да и обстановочка не та. Не у барыни на деревне. Не до сантиментов.

Обстановочка действительно накалялась. Охрана наконец протерла мозги и открыла сумасшедшую пальбу. Гулко раздавались очереди, разрывая тишину тайги, пули вразнобой секли кисточки мохнатых елей, с чмоканьем вонзались в плотные, сразу же пускающие слезу стволы. Только мимо, мимо, мимо. И поздно, поздно, поздно…

“Вас, ребятки, еще гонять и гонять. Ни хрена не можете”, — Буров ухмыльнулся, перевел дыхание и пошел стремительной спецназовской рысью — стелящейся, беззвучной, в оптимально экономном темпе. Через пару верст он описал петлю, тут же нарисовал другую, радиусом побольше и, обработав место выхода заныканной хлоркой, спокойный и целеустремленный, продолжил бег. Пусть потом собачки носятся кругами, тычутся носами в вонючий, забивающий нюх порошок. Не кайенская смесь <Махорка с мелко перетертым перцем, один из лучших антисобакинов.>, конечно, но и то хлеб. Эх, намазать бы на него еще толстый слой горчицы <Горчичный порошок также считается отличным антидогом.>… Так, работая не только ножками, но и головой, Буров отмахал верст двадцать пять, перешел на шаг, успокаивая дыхание, и, облюбовав местечко поуютней, разрешил себе остановиться. Вытянулся на спине, уперевшись сапогами в ствол березы, полностью расслабился и замедлил дыхание. Полежал минут пятнадцать, представляя себя огромным, нежащимся на солнце котом, чувствуя, как тело наполняется упругой, не знающей удержу энергией. Потом поднялся, догола разделся и положил одежду в муравейник, мощно возвышающийся в человеческий рост у кособокой замшелой ели. Лучше дезинфекции не придумаешь. Да и сам ухватил горсть-другую мурашей, раздавил, жалея, и растерся терпкой, пахнущей ядрено массой. Постоял на ветерке, обсыхая, взял одежку, очищенную от вшей, осмотрел, натянул и в прекрасном настроении побежал себе дальше. Пока — тьфу-тьфу-тьфу — все складывается наилучшим образом, и время, похоже, работает на него. Да здравствует бардак голимый в славных внутренних войсках. Пока ребятки конвойные отстирают штаны, вызовут по рации розыскную группу, пока та соберется, пока инструктора-кинологи поставят своих собачек на след… Это еще вопрос — возьмут ли те барбосы его. Безветренно, солнечно, жарко и сухо <Солнце, высокая температура, штиль и низкая влажность негативно сказываются на работе собак.>. Погодка как на заказ.

Однако ближе к вечеру Буров помрачнел и, невзирая на усталость, предательски накапливающуюся в мышцах, заставил себя двигаться без отдыха — небо затянулось дымкой и пошел мелкий, моросящий дождь. Самая лафа для грибников, рыбаков и розыскных мухтаров. А ведь впереди еще ночь — время самого обострения собачьего чутья. Вот черт, привело же боженьку на небе мелко обоссаться…

Буров шел всю ночь. Медленно, держа на уровне лица, чтобы не расстаться с глазами, согнутую руку и подгоняя себя мыслью, что самый трудный первый день, а потом, по мере втягивания, будет легче. Странно, но от этой мысли становилось еще труднее. Да, жизненные передряги, возраст и время, проведенное на зоне, давали себя знать. Слишком много тяжести скопилось на душе.

К утру дождик перестал, зато как нарочно подул ветерок — собачье везение продолжалось <Розыскные собаки показывают лучшие результаты при легком ветре со скоростью до одного метра в секунду.>. Похоже, кто-то там на облаках решил и впрямь отдать Бурова на растерзание Фемиде. Натурально, на растерзание. Догонят — собаками порвут. Или спецом подстрелят, отрежут раненому кисти рук и только уж затем, в последнюю очередь, голову. Медленно, тупым штык-ножом. Для опознания. Не волочь же зажмурившегося зэка по лесам. Слишком много чести.

— Хрен тебе собачий! Почем там опиум для народа? — было часов одиннадцать утра, когда Буров погрозил куда-то вверх, скверно ухмыльнулся и дал себе поспать. Минут этак сто двадцать. На пышной, сложенной из еловых лап, благоухающей хвоей перине. А потом было: нерадостный подъем, куцая зарядка, чтоб скорее проснуться, и опять бега, бега, бега… По торжествующей, полной жизни, опостылевшей тайге. Жутко хотелось есть. До судорог в желудке, до тошноты. Тем паче что пищи вокруг завались. Вот она, жратва, прямо под ногами — прошлогодняя брусника и клюква, кедровая падалка, черви, жучки, паучки. Рыбка плещется-играет в безымянных речках. На угольке ее, родимую, да с растертой берестой… Только нельзя. Самая зараза — это дробное, нерациональное питание. Больше потеряешь энергии, чем получишь. Нечего нагружать желудок. Да и некогда. Вперед, вперед, вперед… И Буров заставлял себя переть дальше, невзирая на голод, усталость и скверные предчувствия. Лавировал беззвучно меж могучих стволов, оглядывался, вслушивался, ориентировался по солнцу и Полярной звезде. Бежал на автомате, не думая ни о чем. На сердце не осталось ничего, кроме ярости, ненависти и желания выжить. Так себя, наверное, чувствует тигр, уходящий от погони. Саблезубый, красный, держащий в зубах свою свободу…