Зона бессмертного режима - Разумовский Феликс. Страница 25

– А ты неплохо плаваешь, – одобрила она, изящно подгребла поближе, и Бродову сделалось жарко – купалась незнакомка в чем мама родила.

– У тебя тоже неплохо получается, – хрипло ответил он, справился с дыханием и трудно проглотил слюну. – Может, ты русалка?

Трусы его натянулись, как парус, превратились в оковы и вроде бы уже трещали по швам. Ох, верно говорят, что у мужиков после сорока основные проблемы с потенцией.

– Нет, я не русалка. – Незнакомка хмыкнула, перевернулась на спину и выставила по колено из воды стройную, с точеной щиколоткой ногу. – Меня зовут Дорна. Я тоже офицер. По званию что-то вроде вашего подполковника. Ты, кстати, книжечку-то прочитал? Впечатлило?

Волнующе белела грудь, эффектно выделялись бедра, жемчужно, рыбьей чешуей блестели в педикюре ногти. Трусы у Бурова, да и он сам держались на последнем дыхании. Однако как ни кипели гормоны, как ни стучал кувалдой основной инстинкт в серое вещество гипоталамуса, он все же головы не терял, а потому с усмешечкой спросил:

– Вашему подполковнику? Хм? А кто ж тогда наши? А книгу прочитал, это действительно источник знаний.

– Наши – это те, кто не делит людей на своих и чужих. Человечество едино. – Дорна перестала улыбаться, с плеском убрала ногу и, перевернувшись в вертикаль солдатиком, стала придвигаться к Бродову. – Если мы это не поймем, то так и будем грызть друг другу глотки.

– Нет, ты не русалка, ты философ, – сделал вывод Бродов, тяжело вздохнул и тоже встал солдатиком, правда, бочком, чтобы дама невзначай не напоролась. – Не знаешь случаем, а что это за ребятки мне насекомых сунули в постель? Где бы их найти? – негромко так сказал, почти шепотом, но получилось страшно.

– Не заморачивайся, расслабься, – успокоила его Дорна, тряхнула головой и сделала еще гребок навстречу. – Клопы – это так, мелочь, перестраховка, выстрел наугад. А вот как только те ребятки удостоверятся, что ты это действительно ты, они постараются тебя убить. Так что долго беседовать нам пока нельзя, я единственное связующее звено. Давай поговорим завтра. Ты ведь едешь в Карнакский храм?

Нет, блин, она не философ – страшный человек, телепат.

– Угу, еду, – сознался Бродов, очень по-мужски вздохнул и повернулся еще больше боком, потому как расстояние все сокращалось. – Скажи, ведь это ты меня зовешь во сне? Куда? Покайся, женщина, я все прощу.

Он уже явственно чувствовал, как пахнет от нее – морем, солью, травами, ухоженной кожей. Это был тот самый запах женщины, от которого мужчины сходят с ума.

– Вот об этом-то мы завтра и поговорим. – Дорна показала белые, словно сахарные, зубы и сделала еще гребок навстречу, приблизившись почти вплотную. – Там, у священного бассейна, есть задрипанная кафешка. Напротив нее, левее водоема, находится гипостильный зал в развалинах. Там я и буду ждать тебя, у самой дальней от кафешки колонны. Сообразил? Бери с собой все самое необходимое, сюда ты уже больше не вернешься. Обратной дороги нет.

Она приблизилась к Бродову вплотную, твердо заглянула в глаза и вдруг порывисто, без всякого перехода, крепко обняла его за шею. Помедлила, прильнула в поцелуе, погладила вздыбленную плоть.

– Мы еще будем вместе, потерпи.

Резко, с каким-то стоном, отстранилась, сверкнула ягодицами и, не прощаясь, поплыла кролем. Причем поплыла-то не к берегу – в сторону моря. Ну, блин, и впрямь женщина-загадка. Наговорила всего, что голова пухнет, растравила душу и воображение и свинтила в направлении фарватера, оставив в бледном виде, с мыслями и с эрекцией. А потом еще небось и во сне заявляться будет, давить на психику своим певучим голосом.

«Значит, говоришь, потерпеть», – усмехнулся Бродов, тронул губы языком и, почувствовав, что весь дрожит, энергичным брассом пошел к берегу. Буйное воображение неизвестно почему рисовало ему картины в стиле Босха: вот из зловещих морских глубин поднимается рыба-кит, раскрывает свою хищную пасть и пытается отхватить у него, Бродова, это самое вздыбленное, все никак не успокаивающееся. Все блестит, блестит глазищами, страшно топорщит плавники, щелкает в опасной близости своими жуткими зубищами… О-хо-хо-хо-хо.

Однако ничего такого страшного не случилось: Бродов при всем своем доплыл до берега, быстренько оделся и, стуча зубами, двинулся в апартаменты – на воздухе было куда прохладнее, чем в воде. Затем был горячий душ, растирание полотенцем и вдумчивое одевание – неспешное, обстоятельное, после тщательной проверки на вшивость. Эти сволочи внедрили «насекомых» в сумку, в куртку, в обувь, в ноутбук, в белье и даже в дезодорант. Причем не только простеньких доносчиков-клопов, тупо барабанящих в эфир, что услышат, нет, еще и элитных, интеллектуальных кровей, натасканных привлекать к себе внимание [76]. Вот гады.

«Ладно, разберемся. Вы еще, ребята, пожалеете. Очень». Бродов наконец остановился на достигнутом и начал было думать о перекусе, как вдруг проснулся местный телефон. Звонил потомственный колдун, судя по голосу поддатый.

– Даник? Это Алик. Ты меня уважаешь? А? Что? Тогда давай к нам. Сюда. Ко мне. В номера. У нас здесь так весело. Весело. От родины вдали. Снега России, снега России, где хлебом пахнет дым. Давай двигай, я тебе говорю. Мы тебе говорим. Всем, блин, обществом говорим. Дамским.

Да, судя по визгу и по женскому заливистому хохоту, у экстрасенса было весело, веселее не придумаешь. И никаких тебе клопов, тайн мадридского двора, полуночных купаний и загадочных незнакомок. Никакого воздержания. Все просто и без мудрствований, как на собачьей свадьбе. И никто не собирается – если это действительно ты – тебя убить. Шик, блеск, красота, мы везем с собой кота. Все хорошо, прекрасная маркиза…

В общем, внял Бродов увещаниям волшебника, начал собираться. Сделал тише из чувства сострадания ящик, вытащил из холодильника, облизываясь, дареные пироги, не забыл взять – напрасно, что ли, вез? – коньяк и пошел. Через маленький, напоминающий колодец двор, утопающий в море южной зелени.

Общество у хиллера, не считая его самого, было исключительно дамским: две хорошо одетые средней упитанности тетки с оценивающей игривостью в очах и гроздьями бриллиантов в ушах. Одну, пожилистее, потощей, звали Любой, вторая, плотненькая, с бюстом, откликалась на Наташу. Однако в общем и целом, невзирая на нюансы, дамы были похожи, как две капли воды. Ушлые, тертые, не объезжаемые на кривой козе, прошедшие огонь, воду, Совдепию и медные трубы. Какие-нибудь валютные феи, стодолларовые кудесницы, опутавшие в свое время чарами кого-то из скандинавских парней. Самая подходящая компашка для хиллера, мага и экстрасенса.

– О, – удивились барышни, увидев Бродова. – О-го-го-го-го.

Во взгляде их читался немой вопрос – мафия? милиция? безопасность? Впрочем, какая разница. Одно говно.

– Это мой любимый ассистент Данило, – с важностью пояснил друид. – Титан, кремень, скала. Подковы гнет, гандоны, то есть я имел в виду презервативы, рвет. Зверь. У вас, Любочка, случайно подковы не найдется?

Судя по интонации, артикуляции и телодвижениям, он уже был изрядно на рогах, однако же держался с достоинством, как это и положено для hommes de desir [77], прошедших initiatio [78].

– Мы что, парнокопытные, что ли? За телок держишь? – хмыкнули дамы, закурили и очень выразительно взглянули на Бродова. – А вот презеры, может, и найдем. О Данила, да вы еще и с пряниками. То есть с пирогами. Ну, класс. И кто же такое у вас печет?

– Любимая жена. Умница и красавица, – с гордостью сознался Бродов, очень натурально вздохнул и принялся четвертовать пирог. – Берите, барышни, берите, вот с рисом, вот с капустой, вот… один бог знает с чем. – Устроился с комфортом, налил стаканчик сока и с чувством, вспомнив Клару, принялся жевать. Ему было и горько и смешно – что, блин, расслабиться решил? Сбросить напряжение, рассеять стресс, мило отдохнуть душой и телом в приятном женском обществе? Ну и мудак. Да после встречи с Дорной все эти Любы и Наташи казались ему механическими, ярко раскрашенными куклами. Искусственными поделками без разума и ума. Только-то и есть что груди, ноги, бедра. А в глазах – пустота.