Зона бессмертного режима - Разумовский Феликс. Страница 54

Однако нынче здесь было людно и оживленно – народ жег костры, кучковался по интересам и время от времени швырял камни, как бы проверяя на прочность просвечивающую силовую ограду. За оградой этой, замкнутой в кольцо, располагался планетоид, чернел походный командирский модуль и стояли ануннаки. Да не просто так, а при деле. Они активно общались с ГУ [215], которое голосом Энлиля ревело и громыхало на всю округу:

– Законопослушнейшие ануннаки и добродетельнейшие анунначки! Труженики и труженицы! Братья и сестры! Приказываю вам больше не бунтовать, выдать главарей и возвращаться в забой! В противном случае, предупреждаю, будет плохо. Очень плохо. Законопослушнейшие ануннаки и добродетельнейшие анунначки! Труженики и труженицы! Братья и сестры! Приказываю вам…

– Ага, щас тебе, – хором отвечали ему братья и сестры, которые дружно швыряли камни и делали непристойные движения. – Пошел на хрен, пидор. Мы холодный рельс вначале в прокатный стан, а потом в жопу тебе засунем. Вот погоди, солнце сядет…

В общем, психологического контакта не было. И сдвигов в лучшую сторону явно не ожидалось – Энлиль громоподобно вещал, камни барабанили об ограду, народ общался с ханумаком и так, между собой, по интересам. Революционная ситуация усугублялась, антагонизмы крепчали. Однако же весь кайф классовой борьбы обломало прибытие блюдца – Энлиль моментом убавил громкость, дождь булыганов поутих, народ возрадовался, нажал на штоки, добавил дыма тринопли:

– Во, бля, дождались. Это же дирижопель с блядями. Программа-минимум выполнена.

Однако из летающего блюдца вышел Ан с суровыми вооруженными ануннаками.

– Скажи, да погромче, что прибыл я. Поговорить желаю с главарями, – вызвал он по гиперфону Энлиля, снял кобуру с мегаизлучателем-раскладкой, бетарезонирующий субмолекулярный тесак, не спеша разделся по пояс и со вздохом взглянул за горизонт – скалы, камни, марево, голубое небо. Все какое-то чужое, далекое, не внушающее оптимизма. И доверия. Суровый край, неласковая сторона. Эх, давно мы дома не были…

Энлиль тем временем переварил услышанное, врубил предельную громкость и от души сымпровизировал, мастерски, с большим талантом:

– Добродетельнейшие работники и достопочтеннейшие работницы, у меня для вас радостная весть. Сюрприз. К нам приехал мой отец и заодно отец всех ануннаков Его Непревзойденство Ан. Он хочет поговорить с главарями. По душам. Хурра!

Получилось как у горе-конферансье в каком-нибудь провинциальном цирке. Знаменитый укротитель! Проездом! Последняя гастроль! Смертельный номер! Пантеры и львы! А также тигры и медведи! Алле ап!

Да, собственно, Ан и был словно укротитель – один, без оружия, обнаженный по пояс, он шел утихомиривать возбужденную толпу. Мышцы его торса напоминали броню, от вязи татуировок рябило в глазах, он был как бы воплощением карающей силы, ужасной, наказующей, разящей, но справедливой. Дистанция сокращалась, народ попритих, всем вдруг стало резко не до тринопли и ханумака. Ишь ты, как идет-то, загребает этот чертов генерал, ни хрена не боится, даже ухом не ведет. Что у него в башке? Что на уме? А что за пазухой? Хотя какая пазуха-то у голого по пояс?!

Вскоре в стане заговорщиков обнаружилось движение, грянули визгливые громкие голоса, и откуда-то из-за костров Ану наперерез вынырнула делегация – двое мужиков с бабой. Они шли колонной, не спеша, с грозным видом избранников народа, но даже на первый взгляд, не вдаваясь в корень, являли зрелище трагикомическое. Впереди вразвалочку вышагивала баба, за ней на строгом поводке плелся орел Зу, правда, почему-то в собачьем ошейнике, а замыкал процессию Парсукал, намазанный, накрашенный, в кудлатом парике. В общем, если все же глянуть в корень, троица-то была еще та – один мужик и две бабы.

«Да, значит, вот она какая, краса Эрешкигаль. – Ан воззрился на головную бабу, угрюмо засопел и замедлил шаг. – Хороший железный авангард. Потаскуха, секс-маньяк и педераст. Впрочем, какой авангард, такая и революция». Почему-то сразу, даже не вступая в контакт, ему захотелось это трио придушить. Медленно, печально, с толком, с чувством, с расстановкой, всех разом, при посредстве вот того крепкого собачьего поводка. Однако сейчас это было бы крайне неразумно, так что все же пришлось ему работать не руками, а языком.

– Ну, здорово, генерал, – первой нарушила паузу красотка Эрешкигаль. – Тебе передали наши требования?

Она была коротконогой широкозадой блондинкой с отвислым бюстом. Ноздри ее массивного, бесшабашно вздернутого носа были накрашены, зрачки – во весь глаз, левая грудь по последней моде декольтирована и краснела от похабели татуировок. Она совсем не походила на уборщицу, скорее на процветающую лакшовку [216]. Чувствовалось, что там, в глубинах шахты, блядские ее дела шли неплохо.

– Передали, – с улыбочкой сказал Ан, – только можешь засунуть их себе сама знаешь куда. Без шахты и промзоны вы мне все здесь не нужны. Известно ли тебе, женщина, что делает с ануннаком поляризованный луч? Обрушите крепеж – пойдете на протоплазму. Я сказал.

– Утес, зачем тебе эта планета без шахты и промзоны? – попробовал внести свою лепту Парсукал. – Выходит, старался зря?

Жизненные реалии здорово переменили его, он сделался улыбчивым, кокетливым, жеманным и манерным. Вот уж воистину, бытие определяет сознание.

– Я-то себе новую планету найду, – сплюнул сквозь зубы Ан. – А ты, может, птица феникс? Собираешься заново родиться? Да после плазменного луча от тебя не только мокрого места – и памяти не останется. Вернее, вспоминать будет некому.

Вот так с этим серым быдлом – давить, давить и давить. Понимают только силу.

– Генерал, вы же разумный ануннак, – вклинился в переговоры Зу, очень миролюбиво кашлянул и робко поправил ошейник. – Мы все годами тут, на рудниках, чалимся, и труд наш непосильный вконец нас изнуряет. Работа тяжела, страданья велики. И каждый день наш скорбный плач, стенания слышны. Генерал, право же, давайте искать выход. Ведь должен быть какой-то компромисс. – Он скорбно улыбнулся, тяжело вздохнул и взглядом, полным обожания, уставился на бабу: – Я все правильно сказал, госпожа? О моя несравненная, лучезарная Эрешкигаль!

– Да, говнюк, иногда даже ты хоть что-то соображаешь. – Красавица отпустила поводок, благожелательно кивнула и, потрепав Зу по ягодице, повернулась к Ану: – Ну как там насчет компромисса, генерал? Мы будем искать с тобой выход или вход?

Во всех ее повадках было что-то донельзя грязное, отталкивающее, вызывающее омерзение. Общаться с ней совершенно не хотелось. Хотелось или сразу прибить ее, или убежать. А потом все же вернуться и прибить.

– Ладно, будет вам компромисс. Вернее, вахтовый метод. Но предупреждаю, не сразу, а в течение года, – быстро показал зубы Ан, и было не понять, то ли это он улыбнулся, то ли оскалился. – Сейчас же – повышение жирности, корректировка норм, малая механизация и открытие ларька. Плюс моя тотальная амнезия на весь этот голимый бардак. – И он с брезгливостью махнул в сторону костров. – Вы же немедленно снимаете напряженность и возвращаетесь в шахту. А также командуете отбой всем вашим в Бад-Тибире. Ну?

– А какие гарантии? – Баба поскребла под мышкой, хмыкнула, с важностью понюхала руку. – Почему я должна тебе верить, генерал? Вы, мужики, все такие непостоянные.

И дабы наглядно показать все мужское непостоянство, она игриво повела бедром, отчего аморфное ее тело пришло в движение, словно холодец.

– Гарантия, милочка, одна – мое честное благородное слово. – Ан веселья не поддержал, хрустнул кулаками. – Оно, как всем известно, крепче чугуния. Ну что, мы договорились? Достигли консенсуса? Пришли к общему знаменателю? Ладно, заметано. Тогда у меня последний вопрос. Откуда ширево у народа?

– У дочки своей спроси, – едко оскалилась баба, дернула что есть силы за поводок и зверем взглянула на Парсукала. – Ну все, хорош бельмами хлопать. Давай по-быстрому к массам и выводи их на путь компромисса. Эй, генерал, тебе еще жена не нужна? Ласковая жена, умелая? С хорошим приданым? Нет? Ну и дурак.