Гросс-адмирал. Воспоминания командующего ВМФ Третьего рейха. 1935-1943 - Редер Эрих. Страница 113

Другим результатом, столь же важным для меня, стало то, что законность и благородная природа поведения германского военно-морского флота во время войны были публично подтверждены в ходе настоящего процесса. Флот предстал перед трибуналом и перед всем миром со сверкающим гербом и незапятнанным флагом. Все попытки господина Шоукросса [65] уравнять подводную войну с такими же жестокостями, которые творились повсюду, мы смогли сознательно и с негодованием отвергнуть. Опровергнуто также обвинение в том, что военно-морской штаб и его начальник демонстрировали «пренебрежение к международному праву»; наоборот, было доказано, что с самого начала и до конца они честно старались вести современную морскую войну в соответствии с требованиями международного права и гуманности, на той же основе, что и их противники.

Я могу только сожалеть, что обвинение постоянно старалось опорочить меня и флот, что было продемонстрировано представлением второго и дополненного перечня пунктов обвинения и материалов, которое, однако, отличалось от первого только количеством и резкостью оскорбительных искажений. Явным объяснением этому является то, что обвинение само признало слабость вменяемых нам в вину пунктов.

Я также считаю, что английские и американские обвинения стали медвежьей услугой их собственным флотам, представляя в виде сборища аморальных негодяев германский флот, долгие годы оказывавший упорное и достойное сопротивление военно-морским флотам союзников. Но я уверен, что адмиралтейства союзников поймут меня и знают, что они сражались не против преступников.

Поэтому я могу объяснить отношение обвинения лишь тем, что как они, так и их представители выказали недостаточное понимание основополагающих принципов военного поведения и профессии военного. Соответственно этому они вряд ли могут выносить суждения, касающиеся чести военного.

Подытоживая сказанное, хочу заявить, что я выполнял свой долг военного, поскольку был убежден, что таким образом я могу служить германскому народу и отечеству, в котором я живу и за которое готов в любой момент отдать жизнь. Единственным основанием, по которому кто-то мог хотя бы заподозрить меня виновным в чем-либо, может быть ошибочно истолкованное мнение, что я вышел за рамки моих воинских обязанностей и дал себя до некоторой степени вовлечь в политическую деятельность. Такое мнение не принимает во внимание тот факт, что я занимал только позицию военного и, более того, что подобный политический аспект совершенно противоречит всей моей службе на флоте и традиции германских вооруженных сил. Любая подобная деятельность может быть сочтена моральной виной перед германским народом, но никогда не сможет заклеймить меня как военного преступника. Такая вина не может быть установлена уголовным судом людей, но лишь только Богом».

Вынесение трибуналом вердикта и оглашение приговоров состоялось 30 сентября и 1 октября 1946 года. Для меня они стали во многих отношениях неожиданными, не в связи с моей личной судьбой, но в отношении других обвиняемых.

С того самого момента, когда я увидел, каким образом трибунал осуществляет свою работу, я ничуть не сомневался, что могу быть осужден. Хотя с меня и было снято обвинение в «преступлениях против человечества», я был признан виновным в подготовке и осуществлении агрессивной войны, причем последнее основывалось на операциях в Норвегии. Я был приговорен к пожизненному заключению. Адмирал Дёниц получил меньший срок заключения – десять лет, на том основании, что он делал это «в профессиональном качестве».

Вердикт и приговор адмиралу Дёницу стал для меня совершенно непостижимым, поскольку все обвинения против него были практически опровергнуты, а причины, по которым было определено такое наказание, были абсолютно недостаточными.

Но то, что воистину потрясло меня, – приговор фельдмаршалу Кейтелю и генерал-полковнику Йодлю к смертной казни через повешение. Я не мог представить себе, что какой бы то ни было военный трибунал может определить столь позорную казнь офицерам самого высокого ранга, для которых даже за обычные преступления общепризнанным наказанием был расстрел.

Приговор к столь позорной смерти явно пришелся не по душе даже многим из наших противников: присутствовавшие в зале американские генералы поднялись и вышли из зала суда перед произнесением смертного приговора германским генералам.

Тесные взаимоотношения, в которых эти два генерала состояли с Гитлером, обусловленные их официальным положением, очевидно, послужили слабости их защиты. Как на ближайших сотрудников Гитлера, именно на них и возложили всю тяжесть вины и ответственности за все военные приказы и распоряжения, отданные Гитлером, хотя именно они часто использовали свое высокое положение в военной иерархии и рисковали лично для того, чтобы воспрепятствовать некоторым из аморальных вещей, которые имели место.

Я всегда весьма высоко ценил генерала Йодля, с которым мне часто приходилось совместно решать вопросы в рамках моего положения в среде военных. Его отличали интеллигентность, быстрая оценка ситуации, способность рассуждать и действовать в свете широкой всеохватывающей обстановки, даже если вопрос не относился к сфере его компетенции. Блестящий и способный офицер Генерального штаба, он был также честным человеком с твердым характером. Не колеблясь, он позволял себе возражать Гитлеру и отстаивал свои собственные убеждения, даже с изрядным личным риском. В Нюрнберге он продемонстрировал свое совершенное владение теорией и практикой войны и парировал все предвзятые обвинения спокойной и ясной логикой своих ответов.

Фельдмаршал Кейтель в еще большей степени ассоциировался с Гитлером благодаря своей должности начальника штаба Верховного главнокомандования вооруженными силами. Без сомнения, он, не обладая достаточно сильным характером, не всегда мог с должной твердостью и определенностью противостоять более сильной личности Гитлера. Ему следовало осознать это и уступить место своему более твердому преемнику. Но я уверен, что он всегда неустанно и беззаветно исполнял свой долг.

В период от вынесения приговора и до приведения его в исполнение всем обвиняемым было позволено навестить друг друга в камерах тюрьмы. Первым я посетил Кейтеля, желая выказать ему свое сочувствие в этот трудный для него час.

С середины октября 1945 года, когда я был разлучен с моей женой в Москве и переведен в Берлин, а позднее и в Нюрнберг, я ничего не знал о ней и чрезвычайно беспокоился. В середине сентября 1946 года, после того, как все свидетельские показания были заслушаны трибуналом, и до того, как был вынесен вердикт, семьям обвиняемых было позволено посетить их. Мои дочь и сын побывали у меня в Нюрнберге, но все усилия моего адвоката, равно как и усилия господина Лоуренса, председателя Нюрнбергского трибунала, добиться разрешения увидеться со мной моей жене оказались напрасными. Телеграммы, отправленные ей, вернулись с пометкой «за невозможностью доставки адресату». Попытки моего советника разыскать ее через советских представителей в Нюрнберге окончились лишь туманными обещаниями и ничем больше. Когда я написал об этом господину Лоуренсу, он лично поднял этот вопрос в Контрольном совете [66] – я буду вечно признателен ему за это, – но и этот шаг не принес успеха. В следующий раз я увидел свою жену только спустя четыре года после нашего расставания в Москве, через частую металлическую решетку в тюрьме Шпандау. За несколько дней до этого она, наконец, была освобождена из советского лагеря для заключенных.

Вся ее вина состояла в том, что она была моей женой.

Мой приговор означал, что остаток своей жизни мне было суждено провести в стенах тюрьмы – предмет унижения и беспокойства моей семьи. Несмотря на советы моего адвоката, я решил просить Контрольный совет о милости – расстрелять меня. Я не желал в моем возрасте быть предметом постоянного психологического бремени для своей семьи. Но мое прошение было отклонено.