Город бездны - Рейнольдс Аластер. Страница 55

— Папа… — выдохнул Небесный.

— Все в порядке, — отозвался один из охранников. — Команда медиков уже на подходе.

Но Небесный знал уровень медицинского обслуживания на «Сантьяго». Пожалуй, уместнее было сразу вызывать священников… или похоронную бригаду.

Он посмотрел на капсулу спящего — длинный саркофаг на цоколе, облепленном приборами. Он заполнял собой почти всю камеру. В крышке зияла дыра с зазубренными краями, острые осколки стекла покрывали пол беспорядочной мозаикой. Такое впечатление, будто кто-то разбил крышку изнутри, пытаясь вырваться из капсулы.

И в ней что-то находилось.

Пассажир был мертв или должен был вот-вот умереть. На первый взгляд в его облике не было ничего необычного — если не считать того, что его обнаженное тело было изрешечено пулями и утыкано проводами мониторинга, шунтами и катетерами. А ведь он моложе большинства спящих, подумал Небесный. Тот самый возраст, когда легко становятся фанатиками. Все остальное — лысая голова, полностью расслабленное застывшее лицо — как у любого из тысяч момио.

Все, кроме оторванной по локоть руки.

Она лежала на полу — безжизненный предмет, похожий на брошенную перчатку. Но раструб из лохмотьев кожи казался пустым — ни обрывков мышц, ни кости, да и крови вытекло совсем мало. И сам обрубок… Живая плоть заканчивалась в нескольких дюймах ниже локтя. А на полу валялась омерзительная металлическая конструкция, побуревшая от крови, протез, у которого вместо пальцев — целый арсенал остро заточенных лезвий.

Небесный представил себе, что могло произойти.

Момио просыпается в своей капсуле — так было запланировано еще до того, как Флотилия покинула Меркурий. Его пробуждение должно остаться незамеченным. Вырвавшись на свободу, он начинает свою работу… то же самое, по версии Констанцы, произошло на борту «Исламабада». Одиночка действительно способен причинить огромный вред, особенно если не заботится о том, чтобы уцелеть.

Однако этот план сорвался.

По-видимому, он уже просыпался, когда в кабину вошел отряд службы безопасности. Когда отец склонился над капсулой, чтобы осмотреть ее, спящий разбил стекло и напал на Тита. Даже пули остановили его не сразу, хотя охранники почти полностью разрядили в него магазины своих автоматов. Некоторые препараты, предназначенные для размораживания, обладают обезболивающим действием, и диверсант ничего не замечал, пока не потерял слишком много крови.

Как бы то ни было, его остановили слишком поздно.

Небесный опустился на колени подле отца. Глаза Тита были открыты, но не могли сосредоточиться.

— Папа? Это я, Небесный. Пожалуйста, держись, ладно? Скоро придет помощь. Все будет хорошо.

Один из охранников тронул Небесного за плечо.

— Он сильный, Небесный. Ты знаешь, что ему полагалось войти первым. Он поступал так всегда.

— То есть, поступает так всегда.

— Конечно. Он выживет.

Небесный хотел что-то сказать, слова уже сложились у него в голове, но неожиданно момио зашевелился — медленно, как во сне, а затем все более энергично. На миг юноша не мог поверить собственным глазам: ни одно живое существо не могло двигаться после таких ранений, тем более с таким чудовищным проворством и ожесточенностью.

Выкатившись из капсулы, момио с кошачьей грацией вскочил на ноги, шагнул к одному из охранников и изящно взмахнул уцелевшей рукой. Острое лезвие рассекло горло, охранник рухнул на колени, из раны фонтаном забила кровь. На миг момио застыл, выставив перед собой руку-оружие, затем сложный комплект лезвий застрекотал и защелкал — один из ножей втянулся, пуская на свое место другой, сверкающий голубым блеском хирургической стали. Пассажир следил за этим процессом с завораживающим спокойствием.

И шагнул к Небесному.

Руки юноши все еще сжимали автомат Констанцы, но страх был столь силен, что ему даже не пришло в голову угрожающе поднять оружие. Момио смотрел на Небесного, мышцы странным образом перекатывались, словно десятки дрессированных личинок ползали между кожей и черепными костями. Но вот их беспорядочное движение прекратилось, и Небесному на мгновение показалось, что он смотрит в зеркало: лицо спящего казалось грубым подобием его собственного. Затем мышцы вновь задергались, словно по отражению пробежала рябь, и сходство исчезло.

Момио улыбнулся и ткнул Небесного в грудь сверкающим лезвием. Боли почему-то не было — казалось, спящий просто толкнул его под ребра. Задыхаясь, Небесный отшатнулся.

Сзади двое уцелевших охранников взяли оружие наизготовку.

Небесный сполз на пол, пытаясь втянуть легкими воздух. Вместо облегчения нахлынула нестерпимая боль. Нож пассажира почти наверняка проткнул легкое, а ребро оказалось сломанным при ударе. Но лезвие не задело сердце. И он может двигаться — значит, не поврежден и позвоночник.

Прошел еще миг. Почему охранники не открывают огня? Он видел спину пассажира — отличная мишень.

Разумеется, дело в Констанце. Момио стоит прямо между ней и охранниками. Слишком велик риск того, что пули, пробив тело диверсанта, заденут и ее. Она могла бы отступить, но двери, ведущие в соседние отсеки, герметично закрыты, и просто распахнуть их невозможно. Единственный путь — вверх по лестнице. Но диверсант тут же окажется у нее за спиной. Подниматься по лестнице с одной рукой — задача не из легких, но обычные представления о физических возможностях здесь едва ли уместны.

— Небесный… — произнесла Констанца. — У тебя мой автомат… и линия огня лучше, чем у них обоих. Стреляй же.

Все еще лежа и задыхаясь — воздух словно закипал у него в легких, — он поднял автомат и повел стволом в сторону пассажира, который спокойно шел к Констанце.

— Стреляй, Небесный.

— Я не могу.

— Сможешь. Ради безопасности Флотилии.

— Не могу.

— Стреляй!

Руки дрожали — он едва мог держать оружие, не говоря уже о том, чтобы стрелять прицельно. Небесный повернул дуло в сторону диверсанта, закрыл глаза, борясь с черной обморочной волной — и нажал на спуск.

Короткая очередь напоминала громкую отрыжку. Звук выстрелов смешался с металлическим звоном, с которым пули вонзались… не в плоть, а в бронированную обшивку коридора.