Город бездны - Рейнольдс Аластер. Страница 69

Я вспомнил ультра, которых видел на борту «Орвието» — экипаж капитана Оркагны и женщину с дырой в животе, которая нас встречала. Кстати, откуда Рейвичу стало известно о нашей засаде? Не выдал ли нас в конечном счете сам Оркагна? Тогда не исключено, что моя посткриогенная амнезия — дело его рук: капитану захотелось сбить меня со следа.

А может, у меня просто началась параноя.

Вдруг я увидел за стеклом нечто еще более странное, чем пилоты субсветовиков. Если ультра напоминали мертвецов в черном, то эти походили на гробы, поставленные вертикально, которые пробирались сквозь толпу с какой-то зловещей грацией. Впрочем, окружающие не обращали на них никакого внимания — почти никакого, разве что осторожно уступали им дорогу. Я глотнул кофе. Некоторые из этих гробов были снабжены неуклюжими руками-манипуляторами. И в каждом на передней стенке темнело окошко.

— Похоже на паланкины.

Я узнал голос Квирренбаха и не смог удержать тяжкий вздох. Композитор приземлился на соседний стул.

— Ага. Еще не закончили свою симфонию?

Он искусно притворился, что не расслышал.

— Мне рассказывали про эти паланкины. Там внутри люди, их называют герметиками. Они до сих пор ходят с имплантатами и не хотят от них избавляться. Каждый из этих шкафов — маленький замкнутый мирок, который вполне пригоден для путешествий. Как по-вашему, это действительно настолько опасно?

Я раздраженно поставил чашку.

— Откуда мне знать?

— Извините, Таннер… я просто пытаюсь поддерживать беседу, — он покосился на свободные стулья. — Кажется, вы не обременены спутниками?

— Возможно, но не впадаю по этому поводу в отчаяние.

— Ах, перестаньте, — он щелкнул пальцами, подзывая к нашему столу замызганного робота-официанта. — Нас кое-что связывает, Таннер. Обещаю, что перестану преследовать вас, как только мы доберемся до Города Бездны. Но пока — неужели вам претит быть со мной чуточку повежливее? Как знать, может, я чем-то сумею вам помочь? Согласитесь, я все-таки знаю об этих местах чуть больше вашего.

— Вот именно «чуть больше».

Он взял у робота кофе и предложил мне повторить заказ. Я отказался, стараясь казаться нарочито вежливым.

— Господи, какая гадость, — произнес он после пробного глотка.

— Ну вот, хоть в чем-то мы сошлись, — попытался пошутить я. — Теперь мне хотя бы известно, что течет в этих трубах.

— В этих трубах? — Квирренбах огляделся. — Ах, да… Нет, это паровые трубы, Таннер. И очень важные.

— Паровые?

— НВ использует собственный лед, чтобы не допустить перегрева. Мне рассказывал об этом кто-то на «Стрельникове». Лед из наружной оболочки измельчают до состояния кашицы и закачивают в трубы. Затем прогоняют его через все помещения между главными жилыми зонами — вроде этого. Снеговая кашица впитывает в себя избыток тепла, постепенно тает и закипает, так что трубы заполняются перегретым паром. А пар выбрасывают обратно в космос.

Я вспомнил о гейзерах на поверхности станции, которые заметил на подлете.

— Довольно расточительно.

— Так было не всегда. Раньше у НВ были гигантские радиаторы — словно крылья бабочки размахом в сотню километров. Но анклав их лишился, когда посыпался Блестящий Пояс. Доставка льда стала вопросом жизни и смерти. Теперь им приходится поддерживать постоянные поставки, иначе станция превратится в жаровочный шкаф. Они берут лед с Глаза Марко — это местная луна, там у полюсов есть постоянно затененные кратеры. Можно было бы завозить метановый лед с Йеллоустоуна, но это действительно слишком накладно.

— Вы много знаете.

Он просиял и похлопал по своему кейсу, который лежал у него на коленях.

— Подробности, Таннер. Подробности. Нельзя написать симфонию о месте, которое не знаешь досконально. У меня уже есть замысел для первой части. Вначале мрачные созвучия, играют только духовые, затем постепенно включается ритмическое остинато , — он прочертил пальцем в воздухе, словно обводя контуры невидимого пейзажа, — Adagio — allegro energico . Это будет олицетворять разрушение Блестящего Пояса. Знаете, я почти уверен, что оно само по себе заслуживает целой симфонии… а как по-вашему?

— Не знаю, Квирренбах. Я не силен в музыке.

— Но ведь вы образованный человек, верно? Вы говорите кратко, но за вашими словами стоит глубокая мысль. Кто там говорил о том, что мудрец говорит, когда ему есть что сказать, а глупец говорит потому, что иначе не может?

— Не знаю. Но этот тип определенно не был болтуном.

Я посмотрел на свои часы — я уже воспринимал их как свои — загадав, чтобы положение зеленых камешков возвестило время отлета. Но с тех пор, как я смотрел на них последний раз, они словно не сдвинулись с места.

— Чем вы занимались на Окраине Неба, Таннер?

— Я был солдатом.

— Но в этом нет ничего особенного, верно?

Терять все равно нечего. Скуки ради я рискнул углубиться в подробности.

— Война вошла в нашу жизнь. От нее невозможно было спрятаться. Даже там, где я родился.

— И где это?

— В Нуэва-Иквике. Сонный прибрежный городок вдалеке от главных центров сражений. Но у каждого хоть кто-то да погиб — из родственников, из знакомых. По идее, у каждого был повод, чтобы ненавидеть противника.

— А вы испытывали к врагу… личную ненависть?

— Я бы так не сказал. Для ненависти существует пропаганда… но если разобраться, по ту сторону фронта про нас тоже рассказывали всякие небылицы. Ну, конечно, кое-что было правдой. Не надо ничего придумывать — жестокости и грязи хватало и тем, и другим.

— А война действительно началась из-за того, что случилось во Флотилии?

— В общем, да.

— Так значит, дело было не столько в идеологии, сколько в территории?

— Меня это не интересует. Поймите, Квирренбах, все это — дела давно минувших дней.

— А что вы знаете о Небесном Хаусманне? Я слышал, что на вашей планете до сих пор живут его почитатели.

— Ну, кое-что знаю.

Мне попался заинтересованный собеседник. Я почти слышал, как он делает в голове пометки, отбирая материал для своей симфонии.

— Это входит в вашу систему воспитания?

— Не совсем так.

Мне действительно нечего терять. Я поднял руку и продемонстрировал Квирренбаху рану посередине ладони.