Космический Апокалипсис - Рейнольдс Аластер. Страница 4

Позже, когда найдется время, ему придется пройтись по этим статьям, но сейчас он лишь окинул их беглым взором, направляясь к письменному столу. Этот дивный образец мебельного искусства был инкрустирован мрамором и малахитом. Его мозаика, сделанная в японском стиле, изображала сцены из ранней истории освоения космоса.

Силвест выдвинул ящик и достал из него имитационный картридж — серый брусок без всякой маркировки, вроде кафельной плитки. В верхней части бюро, набитого всякой электроникой, была прорезь. Чтобы пробудить сознание Кэлвина, требовалось лишь вложить в эту прорезь картридж. Тем не менее Силвест продолжал колебаться. Прошло много времени — по меньшей мере несколько месяцев — с тех пор, когда он последний раз возвращал Кэлвина к жизни, и та последняя встреча прошла исключительно скверно. Он тогда же поклялся, что в следующий раз оживит Кэлвина только в случае кризисной ситуации. Теперь следовало определить, наступил ли сейчас кризис и так ли он силен, чтобы оправдать пробуждение. Дело осложнялось еще тем, что советы Кэлвина были надежны лишь в пятидесяти процентах случаев.

Силвест вложил картридж в прорезь.

Из света и теней, словно по волшебству, в середине комнаты соткалась фигура Кэлвина, сидящего в своем кресле, достойном средневекового феодала. Изображение было реальнее любой голограммы — присутствовали даже теневые эффекты, — поскольку создано оно было на основе записи образа отца, хранящегося в зрительной памяти самого Силвеста. Восстановленное на бета-уровне «Я» Кэлвина представляло его таким, каким он был на вершине своего успеха, то есть когда ему было около пятидесяти, в славные дни Йеллоустона. Странно, но он все же выглядел старше Силвеста, хотя в реальном времени изображение было на семьдесят лет моложе. Сам Силвест уже восемь лет как перешагнул в третье столетие, но омоложение, которое он прошел еще в Йеллоустоне, было совершеннее, чем во времена Кэлвина.

Если не считать этого различия, то их фигуры и черты лиц были почти идентичны. На губах обоих играла одна и та же ироническая улыбка. У Кэлвина была более короткая стрижка, и одет он был в стиле щеголя эпохи Демархов [1] , что контрастировало с суровостью экспедиционной одежды Силвеста. Кэлвин носил плиссированную фрачную сорочку, элегантные бриджи в шахматную клетку, заправленные в высокие сапоги буканьеров, а его пальцы сверкали драгоценными камнями и металлами. Великолепно подстриженная бородка цвета ржавчины сходила почти на нет на четко обрисованных скулах. Одной рукой он ощупывал прыщик под подбородком, а другой поглаживал резной шар, которым кончался деревянный подлокотник кресла.

Дрожь оживления прошла по его телу, в светлых глазах зажегся огонек интереса.

Кэлвин поднял пальцы в еле заметном жесте приветствия.

— Итак, — произнес он, — уровень дерьма, кажется, достиг опасной отметки?

— Воображение у тебя будь здоров…

— Тут и воображать-то нечего, мой милый мальчик. Я просто подключился к Сети и прочел несколько тысяч последних сообщений новостей. — Он повел шеей, чтобы получше осмотреть помещение. — Неплохой кабинетик ты себе отгрохал. А кстати, как твои глаза?

— Функционируют настолько, насколько можно было ожидать.

Кэлвин кивнул.

— Похвала не слишком высокая, но ничего лучшего я добиться и не мог с теми инструментами, которые оказались в моем распоряжении. Мне удалось сшить примерно сорок процентов нервных волокон твоего глазного нерва, так что устанавливать лучшие камеры смысла не было. Но если у тебя на этой планете найдутся хирургические инструменты более высокого качества, я мог бы взяться за эту работу. Нельзя же дать Микеланджело зубную щетку и ожидать, что он распишет Сикстинскую капеллу.

— Хватит тебе меня дразнить!

— Да я и не думал, — ответил Кэлвин, притворяясь непонимающим. — Я просто решил, что уж если ты позволил Алисии захватить «Лорин», то мог бы по меньшей мере заставить ее вернуть нам часть медицинского оборудования.

Жена Силвеста возглавила мятеж против него двадцать лет назад. Этот факт Кэлвин никогда не упускал случая ему напомнить.

— Что ж, стало быть, я принес себя в жертву, — сказал Силвест с жестом, означающим просьбу помолчать. — Извини, но я аниминировал тебя не ради дружеского трепа, Кэл.

— Я предпочел бы, чтобы ты называл меня отцом.

Силвест демонстративно проигнорировал эту ремарку.

— Ты знаешь, где мы находимся?

— Надо думать, на раскопках. — Кэлвин прикрыл глаза и прижал пальцы к вискам, стремясь сконцентрировать внимание. — Да. Подожди… Два экспедиционных краулера из Мантеля… где-то на окраине Птеростепей. Сетка Уиллера… Довольно старомодно… Впрочем, думаю, для твоих целей годится. А это что такое? «Рисующие» гравитометры… сейсмограмма… Ты нашел что-то очень важное?

В этот момент на столе заработал передатчик, сообщавший, что из Мантеля поступил сигнал выхода на связь. Силвест поднял руку, прося Кэла прервать их разговор, чтобы он мог решить, принять ему вызов или нет. Его вызывал Генри Жанекин — специалист по биологии птиц и один из самых преданных Силвесту людей. Но, хотя Жанекин хорошо знал Кэлвина при жизни, Силвест был уверен, что тот никогда не видел записи отца на бета-уровне… и уж, во всяком случае, не в процессе общения с собственным сыном. Признание, что ему — Силвесту — нужна помощь Кэла и что для этого он вызвал его сознание из небытия, могло быть воспринято как проявление слабости.

— Чего ты ждешь? — спросил Кэл. — Прими его.

— Он не знает о тебе… о нас…

Кэлвин покачал головой, и вдруг совершенно неожиданно в комнате возник Жанекин. Силвест не сразу овладел собой, не сразу понял, что случилось. Кэлвин, видимо, каким-то образом нашел способ подчинить себе спрятанные от пользователя функции письменного стола.

Кэлвин всегда был пронырой, подумал Силвест. Собственно, именно благодаря этому качеству его и можно использовать в наши дни.

Изображение Жанекина было менее четким, нежели изображение Кэлвина, так как оно передавалось с помощью спутниковой связи из Мантеля. Сеть спутников была весьма несовершенна, да и передающие камеры видели лучшие дни, как и многое другое на Ресургеме.