Ковчег Спасения - Рейнольдс Аластер. Страница 33

Это произошло в 2190 году. Там она впервые встретила Клавейна, который тоже находился в заключении. Там же несколько лет спустя родилась Фелка, . В этих лабораториях-лабиринтах Галиана начала третью фазу своих экспериментов. Продолжая следовать путем компьютерных инженеров прошлого, она хотела узнать, как можно использовать принципы квантовой механики.

На рубеже двадцатого и двадцать первого веков, по понятиям Галианы, в компьютерной инженерии только что закончилась эпоха часовых механизмов, и эти принципы применялись для решения задач, с которыми было невозможно справиться иными методами. Например, поиск первоначального множителя для очень больших чисел. Обычный компьютер проводил бы вычисления до того дня, когда Вселенная закончит свое существование, и даже у целой армии таких компьютеров, соединенная в сеть, шансов было бы не больше. В то же время на «правильном» оборудовании — неуклюжем сооружении из призм, линз, лазеров и оптических процессоров, закрепленным на лабораторной стойке — расчеты занимали несколько миллисекунд.

Темой яростных дебатов стал вопрос о том, что в действительности происходило, при этом о самом множителе благополучно забыли. Самое простое объяснение, которое представлялось Галиане бесспорным, состояло в следующем: квантовые компьютеры распределяли операции между бесчисленными копиями самих себя, находящимися в параллельных Вселенных и объединенных в сеть. Версия выглядела шаткой, но более разумного объяснения никто предложить не мог. Эту версию не взяли с потолка, только для того, чтобы оправдать непонятно откуда взявшийся результат. Идея параллельных миров долгое время считалась одной из базовых концепций квантовой теории.

Галиана решила проделать нечто подобное с человеческим мозгом. Камера Введения представляла собой устройство для соединения одного и более искусственно иннервированных сознаний в когерентную квантовую систему. Брусок рубидия, подвешенный в магнитном поле, проходил непрерывную подкачку квантового цикла, чередующего соединение и коллапс. В течение каждого когерентного эпизода рубидий входил в состояние суперпозиции с бесчисленными двойниками самого себя. Как раз в этот момент и совершалась попытка объединения. Сам акт всегда заставлял пластинку сжиматься до состояния, в котором она была видна невооруженным глазом, но этот коллапс не был моментальным. В какой-то миг одно из соединений кусочка рубидия просачивалось в связанные между собой сознания, вовлекая их в слабую суперпозицию с их собственными двойниками параллельных миров.

Галиана надеялась, что в такие моменты в сознании участников эксперимента должно произойти заметное изменение. Правда, ее теория не утверждала, что оно непременно должно произойти.

В итоге не произошло ничего такого, чего она ожидала.

Рассказывая Фелке о своих ощущениях, Галиана никогда не углублялась в подробности, но та узнала достаточно, чтобы понять: она может пережить нечто подобное. Когда эксперимент начался, когда испытуемые — один или несколько — лежали на кушетках в камере, и их головы погружались в разверзшиеся белые утробы мощных надежных нейротралов, возникало странное состояние, напоминающее ауру — симптом, предвещающий эпилептический припадок.

Тому, что следовало за этим, Фелка так и не сумела подобрать адекватного описания, которое выходило бы за рамки эксперимента. Она могла лишь сказать, что ее мысли неожиданно начали многократно двоиться, словно каждую сопровождало хоральное эхом других, почти точных ее повторений. У Фелки не возникало чувства бесконечности этого ряда, но она слабо ощущала, что они удаляются в нечто и одновременно как будто распадаются. В тот момент Фелка переживала контакт со своими двойниками.

Потом началось нечто еще более странное. Ощущения стали гуще и плотнее, словно фантомы, которые обретают отчетливые формы после часа сенсорной депривации. [20] Фелка понемногу осознавала, что впереди что-то простирается — в измерение, которые она не может толком рассмотреть, но, тем не менее, порождает в ней тревожное чувство протяженности и удаленности.

Ее сознание пыталось зацепиться за слабые подсказки чувств и обнаружить в этих призраках знакомые очертания. Фелка увидела длинный белый коридор, который уходил куда-то в бесконечность, омываемый по краям бесцветными бликами. Будучи не в состоянии сформулировать, каким образом появилось это понимание, она понимала, что видит коридор, который ведет в будущее. Вдоль стен тянулся ряд бледных дверей или отверстий, и каждое вело в какую-либо отдаленную эпоху, Галиана никогда не пыталась открыть какую-нибудь из этих дверей, но ей казалось, что это возможно.

Фелка чувствовала, что этот коридор нельзя пересекать. Можно только стоять у входа и слушать сообщения, которые приходили по нему.

И сообщения приходили.

Как и сам коридор, эти послания были образами, опосредованными ее восприятием. Насколько отдаленным было будущее, из которого они прибывали, и как выглядит эта эпоха? Фелка не могла это понять. Возможно ли вообще передавать информацию из будущего в прошлое, не вызывая причинно-следственных парадоксов? В поисках ответа на этот вопрос Фелка наткнулась на полузабытую публикацию физика по фамилии Датч, который жил за два века до экспериментов Галианы. Этот ученый утверждал, что время можно увидеть не как текущую реку, но как ряд статичных фотоснимков. Будучи скреплены вместе, они образуют то самое пространство-время, в котором течение времени является не более чем субъективной иллюзией. Описание Датча, несомненно, позволяла путешествовать из будущего в прошлое, сохраняя свободу действия и в то же время не создавая парадоксов. Смысл состоял в том, что конкретное «будущее» могло общаться только с «прошлым» другого параллельного мира. Откуда бы ни приходили те послания, это не было будущее мира Галианы. Возможно, это будущее очень мало отличалось от того, которое ожидало ее мир. Но можно было не сомневаться: именно такого будущего он никогда не достигнет. Впрочем, это не имело значения. Истинная природа этого будущего была не так важна, как содержание самих посланий.

Что именно содержалось в посланиях, полученных Галианой, Фелка не знала, но пыталась догадаться. Возможно, в общих чертах они были сходны с теми, что получила она сама за краткий период участия в экспериментах.

Послания скорее напоминали инструкции, подсказки и знаки, которые помогают выбрать нужное направление, чем подробные чертежи с аннотациями. Иногда это были указы и предупреждения. Но к тому времени, как передачи достигали участников Введения, от них оставалось лишь слабое эхо, искаженное, словно в испорченном телефоне, смешиваясь и соединяясь с десятками других сообщений. Казалось, прошлое и будущее соединено каналом со строго определенной пропускной способностью, и каждая следующая передача сокращала потенциальную пропускную способность для остальных. Однако Фелку насторожило не содержание посланий, а то, что она рассмотрела за ними.

Она чувствовала присутствие разума.

— Мы с чего-то соприкоснулись, Ремонтуа, — проговорила она. — Вернее, что-то коснулось нас. Оно достигло конца коридора и слегка задело наше сознание. Как раз в тот момент, когда мы получали инструкции.

— Это было что-то враждебное?

— Я не представляю, как это описать. Достаточно было просто столкнуться с этим, просто разделить его мысли — и большинство из нас сходило с ума. Некоторые умерли, — она посмотрела на отражения в стеклянной стене. — А я выжила.

— Тебе повезло.

— Ничего подобного. Везение тут не при чем. Просто я поняла, что это такое. Поэтому потрясение было не таким жутким. Кстати, еще и потому, что оно тоже меня узнало. Оно отступило, едва коснувшись моего сознания, и остальным досталось по полной.

— Что это было? — спросил Ремонтуа. — Если ты узнала…

— Лучше бы я не узнавала. Теперь мне приходится жить с этим осознанием. Знаешь, как нелегко…

— И все-таки, что это было?