Карантин в Гранд-отеле - Рэйтё Енё. Страница 13

— Доброе утро, господа! Беднягу Вангольда напугали прямо-таки до смерти.

— Он излишне впечатлителен. Нам всего-навсего нужно было кое-что у него выяснить. Садитесь, синьора.

— Спасибо.

Она обернула вокруг пальца конец великолепного жемчужного ожерелья.

— Вы знакомы с неким Артуром Коклином? Она с задумчивым видом выпятила нижнюю губу.

— Коклин?… Фамилия довольно обычная, но я такого не знаю… А что это как-то связано с убийством бедного доктора Ранке?

— Поначалу мы думали, что да, — ответил капитан, — но тут выплыло еще несколько довольно темных дел.

Капитан взял со стола кинжал и начал нервно вертеть его в руках.

— Что это? — спросила синьора Релли, вытягивая шею.

— Кинжал. По сути дела — игрушка, но, тем не менее, Доктор Ранке был убит именно им.

Синьора Релли без чувств опустилась на пол.

Глава 18

…Выпрыгнув в сад, молодой человек в обернутом вокруг бедер полотенце начал осторожно красться вдоль стены. Он чувствовал, что еще немного и свалится от усталости.

Как раз над собою он заметил открытое окно, стекла в котором были защищены металлической сеткой. Разумеется, это не жилая комната, а ванная. Затянув покрепче полотенце, он взобрался на карниз. Темно и тихо.

Он спрыгнул в комнату. Так и есть, он нащупал рукой край ванны. Слишком расхаживать тут не стоит — из-под двери пробивался легкий свет. Его рука наткнулась на какое-то покрывало… по крайней мере, не придется лежать прямо на полу… Отлично. Что-то на манер кушетки. Будем надеяться, что хозяин не вздумает купаться ни свет ни заря. Он быстро приподнял покрывало и, забравшись под кушетку, сразу же уснул.

Проснулся он от того, что прямо у него над головой делали вскрытие доктора Ранке.

Утро уже наступило, было совсем светло. То, что он принял за кушетку, оказалось низеньким, длинным столом для вскрытия. Протяни он ночью руку чуть дальше, он дотронулся бы до трупа.

Бр — р-р!… Не слишком-то приятное ощущение.

— Печень слегка увеличена, результат рецидива малярии… этого не пишите, коллега, — услышал он голос Маркхейта. — На внутренней стенке желудка затвердение от залеченной язвы… Так, пошли дальше… Который там час? Что-то есть хочется… Ладно, это ерунда… Значит, так. Пишите: вокруг входного отверстия колотой раны, нанесенной в районе верхней оконечности легкого, имеется примерно двухсантиметровый след, оставленный, по всей видимости, рукояткой… Ох, и жарко же… Так… ну, это чепуха… Пойдем дальше… — Шелестя халатом, он продолжал диктовать: — Причина смерти — внутреннее кровоизлияние из артерии, поврежденной каким-то режущим инструментом. Зашейте его снова, Грубер, а протокол в двух экземплярах будьте добры отпечатать к ланчу.

Грубер начал, пыхтя, зашивать разрез, потом послышался плеск воды из рукомойника, и они вышли. Молодой человек видел из-под покрывала ноги уходящих.

Черт возьми!

На одной из пар ног были белые, не слишком чистые теннисные туфли с необычной формы кофейным пятном на носке!

Этот человек принес в комнату Мод письмо, которое девушка потом сожгла. Он уже у порога… Жалко, черт побери, что Грубер не ушел вместо с остальными, слышно, как он продолжает возиться над трупом… Сейчас можно было бы узнать…

Но ничего не поделаешь.

Дверь захлопнулась, а Грубер все продолжал зашивать рану. Да еще и насвистывает, сукин сын!

Ну и жарища же… просто дышать нечем. Надо поразмыслить. Кто мог присутствовать на вскрытии? Советник Маркхейт, его помощник, другие врачи. Вообще только врачи. Значит, туфли с коричневым пятном принадлежат кому-то из врачей.

Жара становилась невыносимой. Когда этот тип закончит сшивать рану? Еще насвистывает, подлец.

Ну, наконец-то. Моет руки. Теперь начал что-то напевать. Придет же в голову! Грубер наконец вышел, и еле живой Феликс выбрался на воздух. Труп, прикрытый простыней, продолжал лежать на столе. Не самое приятное зрелище.

Как же теперь выйти отсюда?… Он огляделся вокруг. На стене висело несколько халатов.

Феликс быстро схватил один из них. Длина подходящая: закрывает до самых лодыжек. Он решительно подошел к двери и распахнул ее.

Будь, что будет.

Щелкнули каблуки. Полицейский, стоявший у двери, отрапортовал ему. Отлично. Значит, пока все в порядке.

— Куда пошли мои коллеги? — спросил Феликс. В дезинфекционную, в подвал.

— Спасибо.

Сейчас он в одном из боковых коридоров первого этажа. Раздевалки, кладовые, машинное отделение…

Он вышел в устланный коврами главный коридор отеля. Куда дальше? Это он и сам хотел бы знать.

— Господин доктор!

Крупный, коренастый мужчина окликал его из открытой двери номера.

— Слушаю вас?

— Меня зовут Иоганнес Брунс и, насколько я могу судить, советник Маркхейт послал вас как раз ко мне.

— Да… да… Я задумался и прошел мимо…

— Разрешите пригласить вас…

Феликс, не раздумывая, вошел в номер. Может быть, здесь удастся раздобыть какую-нибудь одежду.

— Так в чем, собственно, дело?

Широкоплечий, с грубыми чертами лица мужчина был одет с бьющим в глаза шиком. Однако на лице его было написано страдание.

— Советник Маркхейт сказал мне… что вы можете помочь мне, господин доктор… вы — сын знаменитого профессора Рейли…

— Совершенно верно. Я — Джон Рейли… к вашим услугам.

— Но… разве вас зовут не Чарльз?

— Не совсем. Мое имя — Джон Чарльз Рейли. Имя Джон я получил по дедушке, и оно мне больше нравится… Так на что вы жалуетесь?

— Разве господин Маркхейт не сказал вам?

— Ну… только в самых общих чертах… Всегда лучше выслушать самого больного… Давно у вас начались боли?…

— У меня? У меня ничего не болит…

— Я имел в виду катар… или лихорадку, кажется… когда все это началось?… Жарко у вас здесь…

Он вытер вспотевший лоб.

— У меня не было ни лихорадки, ни катара… я не понимаю… — удивленно проговорил больной.

— Видите ли, я рассчитывал обнаружить эти симптомы, потому что при частых головных болях…

— У меня нет частых головных болей.

— Что же у тебя есть, черт бы тебя подрал?!

— У меня вообще никогда не болит голова, — повторил больной.

— Так… это тревожный признак… при ревматизме…

— У меня нет ревматизма! Нет, это безнадежно!

— От чего же вы, собственно, страдаете?

— Ни от чего!

— Да?… С этим мы справимся. Вы принимаете уже какие-нибудь лекарства?

— Нет, — вздохнул Брунс. Его измученное, изможденное лицо покрылось капельками пота — свидетельством панического страха… — Я думаю… мне… может помочь только Ли Синг.

— Китайский… знахарь?

— Нет… Это и есть моя болезнь… Ли Синг! Маркхейт сказал, что посоветуется обо мне с вами.

— Ну да… он посоветовался… Но лучше, если вы сами расскажете… в таких случаях мало услышать от кого-то…

Что это?… Накрытый стол, великолепные холодные закуски! Такое не часто увидишь у тяжелобольного, а для Феликса, уже сутки не евшего, а только бегавшего, спасавшегося, переодевавшегося, обличавшего грехи и принимавшего незримое участие во вскрытии, — это муки Тантала. Боже, какая чудесная ветчина лежит там!

— …Это началось четыре года назад, — с глубоким вздохом сказал мужчина с фигурой мясника и грубым лицом, с громадными, словно противни, ручищами, одетый во франтоватый костюм. — Четыре года назад я первый раз приехал в Куала Лумпур. Там все и началось. В жаркий, сырой вечер…

— Подхватили лихорадку?

— Нет… влюбился.

— С этим нельзя шутить.

— Я познакомился с Ли Синг, и мы полюбили друг друга. Я ее полюбил всерьез, но, понимаете, китаянка и этот вонючий, захолустный Куала Лумпур… Короче говоря, через два месяца я удрал. Ночью я тайком сел на судно и отправился в Шанхай. Тут-то все и началось. Через пять минут после того, как я вышел на берег, ко мне подошел старый китаец. «Господин, — сказал он, — Ли Синг велела мне передать тебе вот это». И он подал мне письмо. Какой-то подлец-китаец написал его, видно, под диктовку Ли Синг. Там говорилось, что она уезжает куда-то в леса и будет там денно и нощно проклинать меня и молиться, чтобы я умер. Когда придет мой последний час, я вспомню Ли Синг, потому, что она пришлет мне как предвестников смерти четыре цветка мимозы. Смерть придет ко мне после того, как я получу четвертый цветок… Вы улыбаетесь? Я тогда тоже рассмеялся и дал пинка китайцу. А ведь я много слыхал о ворожбе, мне приходилось встречать здесь, на Востоке, людей, над которыми тяготело проклятие и которые день ото дня худели и сохли, а врачи ничем не могли им помочь. Три месяца назад я получил первый цветок и, может быть, засмеялся бы, если бы… если бы это произошло не в Лондоне.