Черный обелиск - Ремарк Эрих Мария. Страница 27

Я иду во флигель и открываю дверь в зал. У рояля стоит Рене де ла Тур и репетирует дуэт. В глубине какой-то человек дрессирует двух белых шпицев и пуделя. Две мощные женщины лежат справа на циновке и курят, а на трапеции, просунув ноги под нее и между руками и выгнув спину, мне навстречу раскачивается Герда, словно фигура на носу корабля.

Обе мощные гимнастки в купальных костюмах. Они потягиваются, играя мускулами. Это, без сомнения, женщины-борцы, выступающие в программе «Альтштедтергофа». Увидев меня, Рене рявкает поистине командирским басом «добрый вечер» и подходит ко мне. Дрессировщик свистит. Собаки исполняют сальто. Герда равномерно проносится на трапеции вперед и назад, и я вспоминаю те минуты, когда она в «Красной мельнице» смотрела на меня, просунув голову между ног. На ней черное трико, волосы крепко стянуты красным платком.

– Она упражняется, – пояснила Рене, – хочет вернуться в цирк.

– В цирк? – Я с новым интересом смотрю на Герду. – Разве она уже выступала в цирке?

– Ну, конечно. Она же там выросла. Но тот цирк прогорел. Не было денег на мясо для львов.

– А разве она работала со львами?

Рене хохочет фельдфебельским голосом и насмешливо смотрит на меня.

– Это было бы увлекательно, верно? Нет, она была акробаткой.

Герда снова вихрем проносится над нами. Она смотрит на меня неподвижным взглядом, словно желая загипнотизировать. Но этот взгляд относится вовсе не ко мне, он неподвижен от напряжения.

– А что, Вилли в самом деле богат? – осведомляется Рене де ла Тур.

– Я думаю! То, что теперь называется богатым! Он – делец, и у него куча акций, которые каждый день поднимаются. А почему вы спрашиваете?

– Мне нравится, когда мужчина богат. – Рене смеется на сопрановых нотах. – Каждой даме это нравится, – рычит она тут же басом, словно мы в казармах.

– Да, я уже заметил, – отзываюсь я с горечью. – Богатый спекулянт желаннее, чем достойный, но бедный служащий.

Репе трясется от хохота.

– Богатство и честность не соединимы, малыш! В наши дни – нет! Вероятно, и раньше – тоже никогда.

– В крайнем случае, если получил наследство или выиграл главный приз.

– И в таком случае – нет. Деньги портят характер, разве вы этого еще не знаете?

– Знаю. Но тогда почему вы придаете им такое значение?

– Потому что характер для меня не играет роли, – чирикает Рене де ла Тур жеманным, стародевьим голосом. – Я люблю комфорт и обеспеченность.

Герда летит на нас в безукоризненном сальто. В нескольких шагах от меня останавливается, два-три раза подпрыгивает на носках и смеется.

– Рене врет, – заявляет она.

– Ты разве слышала то, что она рассказывала?

– Каждая женщина врет, – отвечает Рене ангельским голосом, – а если не врет, так ей грош цена.

– Аминь, – отзывается дрессировщик. Герда приглаживает рукою волосы.

– Ну, я кончила. Подожди, сейчас переоденусь.

Она идет к двери, на которой висит дощечка с надписью: «Гардероб». Рене смотрит ей вслед.

– А хорошенькая, – говорит Рене со знанием дела. – И смотрите, как держится. У нее правильная походка, для женщины это главное. Зад не выпячен, а втянут. Акробаты это умеют.

– Я уже это слышал, – отвечаю я, – от знатока женщин и гранита. А как нужно правильно ходить?

– У вас должно быть такое чувство, что вы зажали ягодицами монету в пять марок – а потом об этом забыли.

Я пытаюсь представить себе подобное ощущение. Но не могу: слишком уж давно я не видел монеты в пять марок, однако я знаю женщину, которая может таким способом вырвать из стены железный гвоздь средней величины. Это фрау Бекман, подруга сапожника Карла Бриля. Могучая женщина, прямо как из железа. Благодаря ей Бриль выиграл не одно пари, и мне самому доводилось восхищаться ее мастерством. Происходит это так: в стену мастерской забивается гвоздь, не очень глубоко, конечно, но все же настолько, что, когда вытаскиваешь его рукой, приходится делать сильный рывок. Затем будят фрау Бекман. И она появляется в мастерской, среди пьющих мужчин, в легком халатике, серьезная, трезвая, деловитая. На головку гвоздя насаживают немного ваты, чтобы фрау Бекман не поранила себя; она становится за невысокую ширму, спиной к стене, слегка наклонившись вперед, целомудренно запахнувши халат, и кладет руки на край ширмы. Потом делает несколько движений, чтобы захватить гвоздь своими окороками, вдруг напрягает все тело, выпрямляется, ослабляет мышцы, и гвоздь падает на пол. А за ним обычно сыплется струйкой немного известки. Затем фрау Бекман молча, без всяких признаков торжества, поворачивается и уходит наверх, а Карл Бриль собирает деньги со своих пораженных партнеров. Дело поставлено на строго спортивную ногу: никто не смотрит на мощную фигуру фрау Бекман иначе, чем с чисто профессиональной точки зрения. И никто не позволяет себе ни одного вольного слова. А если бы кто и дерзнул, она закатила бы ему такую оплеуху, что у него искры из глаз посыпались бы. Фрау Бекман богатырски сильна: обе женщины-борцы перед ней – худосочные девчонки.

– Итак, дайте Герде счастье, – лаконично заявляет Рене. – На две недели. Как просто, не правда ли?

Я стою перед нею несколько смущенный. В «Руководстве» к хорошему тону такая ситуация наверняка не предусмотрена. К счастью, появляется Вилли. Он одет весьма элегантно, на голове чуть набекрень сидит легкое серое борсалино, однако Вилли все-таки производит впечатление цементной глыбы, в которую воткнуты искусственные цветы. Аристократическим жестом подносит он к губам руку Рене, затем вынимает из бумажника маленький футлярчик.

– Самой интересной женщине в Верденбрюке, – заявляет он, отвешивая поклон.

Рене испускает сопрановый вскрик и, словно не веря своим глазам, смотрит на Вилли. Затем открывает футляр. Там поблескивает золотое кольцо с аметистом. Она надевает его на средний палец левой руки, с восхищением глядит на него и бросается Вилли на шею. А Вилли стоит такой гордый и ухмыляется. Он наслаждается сопрановым щебетанием и басовыми нотами в голосе Рене, которая от волнения то и дело их путает.

– Вилли! – взвизгивает она, и тут же басит: – Я так счастлива!

В купальном халате выходит из гардеробной Герда. Она услышала шум и пришла посмотреть, в чем дело.

– Собирайтесь, дети мои, – говорит Вилли, – уйдем отсюда.

Обе девушки исчезают.

– Неужели, обормот ты этакий, нельзя было отдать Рене кольцо потом, когда вы остались бы одни? – спрашиваю я. – Ну что мне теперь делать с Гердой?

Вилли разражается добродушным хохотом.

– Вот горе, об этом я и не подумал. Что нам действительно с ней делать? Пойдем вместе с нами обедать.

– Чтобы мы все четверо целый вечер таращили глаза на кольцо Рене? Исключается.

– Послушай, – отвечает Вилли. – Мой роман с Рене совсем другое, чем у тебя с Гердой. Мое чувство очень серьезно. Хочешь веришь, хочешь нет. Я с ума схожу по ней. Правда, схожу. Она же такая шикарная девочка!

Мы усаживаемся на старые камышовые стулья, стоящие у стены. Белые шпицы теперь упражняются в хождении на передних лапах.

– И представь, – продолжает Вилли, – меня сводит с ума именно ее голос. Ночью это прямо как наваждение. Словно обладаешь сразу двумя женщинами. Одна – нежное создание, другая – торговка рыбой. Когда она в темноте пустит в ход свой командирский бас, меня прямо мороз по коже подирает, чертовски странное ощущение. Я, конечно, не ухаживаю за мужчинами, но мне иногда чудится, будто я издеваюсь над генералом или этой сволочью унтер-офицером Флюмером, он ведь и тебя истязал, когда ты был рекрутом; иллюзия продолжается один миг, потом все опять в порядке. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Приблизительно.

– Так вот она поймала меня. Мне не хочется, чтобы она уезжала. Обставлю ей квартирку…

– Ты считаешь, что она бросит свою профессию?

– А на что она ей? Будет время от времени брать ангажемент. Тогда я поеду с ней. У меня ведь тоже профессия разъездная.

– Почему ты на ней не женишься? Ведь денег у тебя хватит!