Искра жизни - Ремарк Эрих Мария. Страница 19

— Отправляйся в барак, — резко сказал Бергер. Агасфер пристально посмотрел на него. Потом он упал прямо лицом на землю и взвыл.

— Нам надо идти, — сказал Пятьсот девятый.

— Где зуб с коронкой? — спросил Лебенталь. Пятьсот девятый сунул руку в карман и протянул зуб Лебенталю.

— Вот…

Лебенталь взял коронку. Он дрожал.

— Твой Бог! — произнес он заикаясь, сделав какой-то неопределенный жест в направлении города и сгоревшей дотла церкви. — И вот вам знамение! Твой огненный столб!

Пятьсот девятый, вынимая зуб, снова нащупал кусочек хлеба. И какой был толк от того, что он его не съел. Он протянул его Лебенталю.

— Ешь сам, — ответил сердито и беспомощно Лебенталь. — Он твой.

— Для меня это больше не имеет смысла.

Между тем кусочек хлеба привлек внимание одного мусульманина. С широко раскрытым ртом он устремился, спотыкаясь, к Пятьсот девятому, вцепился ему в руку, стараясь вырвать хлеб. Пятьсот девятый оттолкнул его и сунул кусочек хлеба в руку Карела, который все время молчаливо стоял рядом. Мусульманин вцепился в Карела. Мальчик спокойно и уверенно ударил его в стопу. Мусульманин зашатался, и остальные оттолкнули его в сторону.

Карел посмотрел на Пятьсот девятого.

— Вас что, отравят газом? — спросил он деловым тоном.

— Здесь нет газовых камер, Карел. Тебе не мешало бы это знать, — сказал сердито Бергер.

— Нам то же самое говорили в Бирленау. Если вам дадут полотенца и скажут, чтобы вы искупались, значит, готовьтесь к газовой камере.

Бергер отодвинул его в сторону.

— Иди и ешь свой хлеб, иначе у тебя кто-нибудь отнимет.

— Я начеку. — Карел сунул хлеб в рот. Он просто поинтересовался, словно расспрашивал, как проехать куда-то, и не имел в виду ничего дурного. Он вырос в концлагерях и другого не знал.

— Пошли, — сказал Пятьсот девятый.

Рут Голланд расплакалась. Ее руки висели, как птичьи когти, на колючей проволоке. Она оскалила зубы и застонала. Слез не было видно.

— Пошли, — повторил Пятьсот девятый. Он окинул взглядом остающихся. Большинство из них уже равнодушно расползались по баракам. Стояли на месте только ветераны и еще несколько других. Вдруг Пятьсот девятому показалось, что ему надо сказать еще что-то страшно важное, такое, от чего зависит все остальное. Он старался изо всех сил, но не мог излить это в мысли и слова.

— Помните об этом, — выдавил он из себя в конце концов.

Никто не ответил ему. Он понимал, они это забудут. Они ведь уже слишком часто видели подобное. Разве что Бухер этого не забыл бы, он достаточно молод. Но он был вместе с ним.

Они заковыляли по дороге. Они так и не помылись. Это было ухищрение Вебера. В лагере всегда не хватало воды. Они тащились вперед не оглядываясь. Вот миновали ворота с колючей проволокой, отделявшие Малый лагерь. Ворота для издыхающих. Вася чавкал. Трое новеньких шагали, как автоматы. Остались позади первые бараки трудового лагеря. Рабочие коммандос уже давно ушли на объект. Опустевшие бараки производили безутешное впечатление. Но сейчас они казались Пятьсот девятому самыми желанными на свете. Они вдруг предстали перед ним как символ жизни, защищенности и безопасности. Сейчас ему так хотелось бы заползти туда и спрятаться прочь от этого безжалостного приближения смерти. «Еще бы два месяца, — подумал он глухо. — Может быть, даже две недели. И вот все впустую. Впустую».

— Камарад, — вдруг проговорил кто-то рядом с ним. Это было у тринадцатого барака. Человек стоял перед дверью, лицо его было черным от щетины.

Пятьсот девятый поднял глаза.

— Помните об этом, — пробормотал он. С этим человеком он никогда не был знаком.

— Мы это будем помнить, — ответил человек. — Куда вы идете?

Люди, оставшиеся в трудовом лагере, видели Вебера и Визе. Они понимали, что это не просто так.

Пятьсот девятый остановился. Он измерил человека взглядом. Напряженность сразу исчезла. Он снова ощутил в себе потребность сказать нечто важное, чтобы оно было услышано.

— Никогда этого не забывайте, — прошептал он настойчиво. — Никогда! Никогда!

— Никогда! — повторил человек твердым голосом. — Куда вас теперь?

— В лазарет. Как подопытных кроликов. Никогда этого не забывайте! Как тебя зовут?

— Левинский Станислаус.

— Никогда не забывай об этом, Левинский, — сказал Пятьсот девятый. Ему казалось, что упоминание имени придает его увещеванию дополнительный акцент, — Левинский, никогда не забывай об этом.

— Я это не забуду.

Левинский дотронулся ладонью до плеча Пятьсот девятого. Тот воспринял это прикосновение как нечто большее… и еще раз взглянул на Левинского. Тот кивнул. Его лицо было похоже на лица в Малом лагере. Пятьсот девятый почувствовал, что его поняли. И он продолжил свой путь.

Его ждал Бухер. Они догнали четверых других, тяжело шагавших по дороге.

— Мясо, — бормотал Вася. — Суп и мясо.

В канцелярии пахло холодным спертым воздухом и гуталином. Специально выделенный дежурный подготовил все бумаги. Он измерил их безучастным взглядом.

— Вам надо расписаться здесь.

Пятьсот девятый посмотрел на стол. Он не понимал, что здесь надо было подписывать. Обычно заключенным отдавали команду, и конец. Потом он почувствовал, что кто-то его пристально разглядывает. Это был один из писарей, сидевший сзади дежурного. У него были огненно-рыжие волосы. Когда тот увидел, что Пятьсот девятый ощутил на себе его взгляд, он незаметно повернул голову справа налево.

Вошел Вебер. Все замерли по стойке «смирно».

— Продолжайте! — скомандовал он и взял бумаги со стола. — Еще не готовы? А ну-ка быстро подписать это!

— Я не умею писать, — сказал Вася, стоявший к Веберу ближе всех.

— Тогда поставь здесь три креста. Следующий! Один за другим подошли трое новеньких. Пятьсот девятый судорожно попробовал взять себя в руки. Ему казалось, что где-то еще должен быть выход. Он снова посмотрел на писаря. Но тот больше не поднимал глаз.

— Теперь ты, — прорычал Вебер. — Шевелись! Заснул что ли, а?

Пятьсот девятый взял в руки бумагу. В его взгляде отражалась мутная поволока. Несколько напечатанных на машинке строк прыгали у него перед глазами.

— Еще читать будешь! — Вебер толкнул его. — Подписывай, ты, гад вонючий!

Пятьсот девятый прочел. Дойдя до слов «настоящим я добровольно заявляю», он бросил лист на стол. Это была она — последняя отчаянная возможность! Именно ее имел в виду писарь.

— Быстрее, ты, дерьмо! Я что, должен водить твоей рукой?

— Добровольно я не пойду, — сказал Пятьсот девятый.

Дежурный уставился на него. Писари подняли головы и сразу снова склонились над своими бумагами. На какое-то мгновение наступила мертвая тишина.

— Что-о? — спросил Вебер, не веря своим ушам. Пятьсот девятый вдохнул воздух в легкие.

— Добровольно я не пойду.

— Значит, ты отказываешься подписать?

— Да.

Вебер облизал губы.

— Итак, ты не желаешь подписать? — он схватил Пятьсот девятого за левую руку, вывернул ее и завел высоко за спиной. Пятьсот девятый повалился плашмя на пол. Вебер продолжал удерживать вывернутую руку, подтянул на ней тело Пятьсот девятого, покачал его и наступил ногой на спину. Пятьдесят девятый вскрикнул и затих.

Другой рукой Вебер взял его за шиворот и поставил на ноги. Пятьсот девятый бухнулся на пол.

— Дохлятина! — прорычал Вебер. Потом он открыл дверь. — Клейнерт! Михель! Вынесите это ничтожество отсюда и приведите его в чувство. Я сам выйду к вам.

Они вытащили Пятьсот девятого наружу.

— Теперь ты! — сказал Вебер Бухеру. — Подписывай!

Бухер задрожал. Он не хотел этого, однако уже не владел собой. Пятьсот девятого рядом не было. Неожиданно Бухер остался один. Все в нем размякло, но он понял, что должен быстро проделать то, что уже сделал Пятьсот девятый, иначе будет поздно, и тогда придется, как автомат, выполнять все, что ему прикажут.

— Я тоже не подпишу, — пробормотал он. Вебер ухмыльнулся.

— Вы только посмотрите! Еще один нашелся! Ну прямо как в самом начале, в старые добрые времена!