Станция на горизонте - Ремарк Эрих Мария. Страница 10

Мэрфи ничем не выдал своего разочарования, когда Кай равнодушно произнес:

— Вы правы, мотор был не совсем в порядке.

Тем не менее свою программу тот выполнил, обронив как бы на прощанье:

— Теперь мы будем часто видеться на трассе…

Кай не хотел еще одним уклончивым ответом создать впечатление, будто ему необходимо что-то скрыть. После такого дебюта Мэрфи Кай счел его хорошим, но торопливым дипломатом и хотел ему показать, насколько все это для него несущественно. Он пожал плечами и одним словом «Возможно… « намеренно намекнул на нечто большее, чем на самом деле имел в виду.

Однако при этом он как бы ненароком смотрел на Мод Филби и уловил в ее глазах насмешку над тщетной попыткой Мэрфи. И сделал вывод, что хоть она и догадывалась о желании Мэрфи присмотреться к новому конкуренту, но его не поддерживала. Это подстегивало Кая развивать ситуацию дальше.

Мод Филби, со своей стороны, поняла, что ей представился прекрасный случай завести флирт с острыми моментами, увлекательную игру, где обе стороны подзадоривают друг друга. Она не была бы американкой, если бы за это не ухватилась; казалось уж слишком заманчивым устроить рыцарский турнир, чувствовать себя призом и при этом остаться в выигрыше самой — от этих своих партнеров она ждала многого. Пусть все еще оставалось неопределенным, ее решение оттого созрело только быстрее.

Льевен уже составил план. Он собирался тактично разведать, каковы отношения Мод Филби и Мэрфи, чтобы затем методично и человеколюбиво их разрушить и в решающую минуту оказаться на месте; он знал, что не так важно взять женщину в плотную осаду, как подстеречь у нее момент беспомощности и его использовать, — использовать те странные периоды слабости, какие случаются даже у самой защищенной женщины, когда она, не сопротивляясь, становится добычей первого мужчины, который это заметит (слава Богу, замечают редко). В любви он был своего рода мародером и не строил себе иллюзий на этот счет; по его мнению, именно в этой области трудно соблюдать правила и сражаться лицом к лицу — идя прямым путем, далеко не всегда удается удовлетворить свои претензии к жизни.

Причудливый ромбоид, сложившийся из этой затаенной заинтересованности друг в друге, скреплял их знакомство гораздо прочнее, чем открытая взаимная симпатия. Веселая и оживленная Мод Филби пригласила всех на чаепитие в один из ближайших дней.

Пеш уже дожидался Кая и Льевена. Он предложил им еще сегодня вечером съездить в Геную. До наступления темноты оставалось несколько часов, и Льевен считал, им хватит времени, чтобы в быстром темпе проделать большую часть пути.

По дороге они почти не разговаривали. Кай удобно расположился на сиденье и несколько часов спал. Он устал за день и уверял, что не бывает лучшего сна, чем в машине, делающей девяносто километров в час, — пусть подобный сон не такой уж глубокий и крепкий, зато это с лихвой возмещается чувством растворения смежных понятий; ты словно перемещаешься оттуда сюда: из смутного сознания, что с быстротою ветра мчишься в машине, — во вневременную скорость летящего сна, прихватывая что-то из одного состояния в другое. Однажды, проснувшись, Кай объяснил это заскучавшему было Пешу как блуждание в хаосе и после такого глубокомысленного оправдания с чистой совестью заснул снова, до тех пор, пока они не начали с грохотом взбираться по въезду к замку Мирамаре.

Ужинали они поздно и заказали столик на террасе. Позади них поблескивали широкие застекленные двери ресторанного зала; впереди, глубоко внизу, поймав последние лучи солнца, еще плыли над темнотой редкие пучки листвы пальмового сада.

Улица Сан-Бенедетто тонула в блеклом свете; свод Главного вокзала горбатился слева над кляксой ночи, которую он ревниво охранял. Далеко позади, во тьме, одиноко висела светящаяся надпись: «Отель Савой».

Пеш откинулся на спинку кресла и спросил Кая:

— Как вам понравилась наша машина?

— Хорошая машина.

— Вы еще не раскрутили ее на полную мощность. На следующих гонках надо будет выжать из нее побольше.

Кай кивнул. Пеш выжидающе молчал. Потом он ощупью двинулся дальше.

— До тех пор можно еще основательно потренироваться…

— Конечно, до тех пор рука у Хольштейна уже совсем заживет.

Вмешался Льевен.

— Зачем мы играем в прятки? И зачем вы увиливаете, Кай? Каждый знает, чего хочет другой.

— Так оно и есть, — с улыбкой заметил Кай. — Вы хотите, чтобы я участвовал в гонках на кубок Милана?

— Да, — отозвался Пеш. — Об этом я и хотел с вами поговорить.

— Вы слишком торопитесь. У меня нет желания гоняться. Я приехал сюда всего несколько дней назад и, возможно, через несколько дней уеду опять. Принимая во внимание причины, которые привели меня сюда, трудно загадывать вперед на такой долгий срок — на целый месяц. Я оказался бы связан по рукам и ногам, а именно этого мне хотелось бы избежать.

Пеш не сдавался.

— Я рассматриваю миланские гонки только как прелюдию. Главное, — он сделал внушительную паузу, — это европейский чемпионат, гонки по горной трассе, в которых вы тогда выступили бы от нашей фирмы.

— Европейские гонки по трассе Тарга — Флорио. Вы же по ней ездили, Кай, четыре года тому назад, — Льевен в нетерпении нагнулся вперед.

Пеш медленно добавил:

— В вашем распоряжении будет все необходимое.

Кай молчал. Пеш продолжал:

— Связывать вас будет только дата гонки.

Кай ничего не ответил. Пеш подвел итог:

— Характер, длительность и сроки тренировок мы целиком и полностью оставляем на ваше усмотрение. — Пеш умолк, ожидая ответа.

Кай долго медлил. Он хорошо знал волшебное действие моторов, в сравнении с которым всякий другой спорт казался дилетантским. Сегодня он опять его почувствовал; почувствовал, как любил то превращение, что происходило с человеком, когда он садился за руль гоночного автомобиля и весь его опыт, весь ум — итог целой жизни, — устремлялся к одной бессмысленной цели: оказаться на несколько секунд быстрее, чем другие люди в похожих автомобилях. Суть рекорда заключена в его человеческой бесполезности; именно поэтому он так жестко и неотступно спрессовывает желание победить в высочайшее напряжение и распаляет лихорадку столь высоких ожиданий, как будто речь идет о важнейших мировых проблемах, — а ведь, в сущности, дело сводится к тому, чтобы отвоевать у некоторых совершенно безразличных тебе людей, которые, возможно, любят пикейные жилеты или с удовольствием едят ростбиф, несколько метров пространства.

Не то чтобы Кай недооценивал переживания такого рода, но ему представлялось, что они еще далеки от желанной полноты чувств, еще не дают достаточного простора для воодушевления, с каким он сюда приехал. Ему претило сразу отдаваться в их власть. Он поднялся.

— Нет, не хочу — я не готов еще принять решение…

Пеш кивнул.

— Как вам будет угодно. Обдумайте наше предложение. Я пробуду в Сан-Ремо еще неделю. Буду вас ждать…

Кай повернулся к Льевену.

— Можем мы завтра выехать с самого утра? Я немножко беспокоюсь за Фруте. Она не привыкла долго оставаться одна. А сейчас пойдемте спать.

Он еще какое-то время постоял на балконе, упрекая себя в том, что не взял собаку с собой. Она была к нему очень привязана и наверняка по нему скучает. Он решил на другой день купить ей фунт говяжьего филея. Это была ее любимая еда.