Станция на горизонте - Ремарк Эрих Мария. Страница 33

— Нет, это неправда, я вовсе этого не хочу.

Кай нашел недостающее звено. Ее поведение открыло ему то, чего в его комбинации еще не хватало.

Однако теперь он боялся того, что лишь несколько минут назад казалось желанным. Слишком уж изменилась почва, она стала чересчур рыхлой и сулила с самого начала бесконечные ошибки, объяснения, примирения и другие трагические компоненты; все это в отношениях с Мод Филби его никак не устраивало. Он не хотел, чтобы она просто его любила, это было бы слишком примитивно и однообразно, к тому же для таких отношений она была слишком искушенной послушницей.

Поэтому он отложил на потом сбор созревших сегодня плодов и, кроме того, сделал кое-что еще. Скомкав порванные бумаги, он небрежно бросил их на пол и сказал:

— Жалко было отказываться от этой идеи, однако на практике она неосуществима. Мы пробовали, но это невозможно. Так что чертежи интересные, но абсолютно бесполезные.

Мод Филби уставилась на него.

— Вы вообще ими не воспользовались?

— Мы пытались. К сожалению, конструкция оказалась неудачной.

— А ваша задумка…

—… ничего не стоящей.

Кай весело рассмеялся, словно ему удалась трудная шутка, последствия которой ни один из них не принимал всерьез. Она с недоумением смотрела на него, но поостереглась дать волю своим чувствам. Это был черный день для ее планов.

Кай сделал вид, что не замечает ее неуверенности, чтобы она скорее поверила, будто он многое упустил. Между ними завязалась идиллическая беседа, и Мод Филби снова набралась мужества.

Спустя несколько минут Кай предложил ей выпить кофе на террасе казино. Он знал, что там они встретят Льевена.

Они пошли — Мод Филби еще с некоторой робостью, но уже сосредоточившись, пытаясь разобраться в том, что происходит. Однако времени на это у нее уже не осталось, поскольку Льевен оказался напичкан забавными сплетнями. Он с сочувствием рассказал историю несколько сомнительной графини Ц., которой муж приводил в дом любовников до тех пор, пока один из них, побывав у графини, не устыдился того что обманул, по-видимому, дружески расположенного к нему графа и не явился к тому с объяснениями. И невзирая на то, что граф нажимал на все педали поистине тагоровского человеколюбия, тот не отступался, пока дуэль между ними не стала совершенно неизбежной. Это был смешнейший поединок из всех, что бывали на свете, так как раскаявшийся донжуан от волнения забыл, что должен промахнуться, и прострелил графу бедро. Из-за этого все перепуталось, потому что теперь дело стало казаться серьезным, даже настолько серьезным, что защитнику своей чести пришлось обороняться. Люди были поражены поступком графа и уже решили, что он переменился, другие донжуаны отныне, из осторожности, обходили графа стороной, до тех пор, пока вся эта история понемногу не забылась.

Тем временем Мод Филби вполне овладела собой. Через полчаса Кай удалился, оставив поле сражения Льевену, который не догадывался, что вскоре пожнет то, чего никогда не сеял.

XIII

У Кая состоялись еще недолгие переговоры с Хольштейном. Они обсудили методы тренировок и условились о том, когда им встретиться в Сицилии:

— Обратите внимание на тормоза, Хольштейн. Гонки в горах мы сможем выиграть только при надежных тормозах.

Потом и с этим было покончено, и он вернулся к себе в отель, чтобы упаковать вещи. На площади перед казино скопилось множество машин, нагруженных чемоданами. Гостиничный автобус был доверху набит багажом. Сезон подходил к концу.

Кай отправил один чемодан на яхту Лилиан Дюнкерк. Остальной багаж он оставил у себя в машине, Хольштейн должен будет перегнать ее в Геную и там поставить на хранение. Наступило время прощания с его окном, его балконом и видом на побережье. Он сжился с ними и успел полюбить. Море и воздух были мягкими и тихими, словно аккорды, еще только готовящиеся зазвучать, аккорды-бутоны, которым предстояло расцвести в ушах и в пространстве.

Быть может, сейчас зазвонят колокола, но точно так же мог налететь и сильный шторм, который погонит пестрых птиц с побережья за горизонт, сея смятение и гибель.

Бесцельные часы перед исполнением желаний, ни ожидания, ни воли, — странный момент, когда ветер вдруг может стать судьбой, а какая-нибудь туча — предопределением. Когда сердце — магнит, на миг отлученный от собственной силы и заряженный тем видом тока, который как раз бежит мимо.

Золотой час беззащитности — возвращения к себе — и самоотдачи. Делай, что хочешь, матушка Вселенная, — пусть ветер, который явится первым, наполнит паруса.

Тревога молчала. Паруса тихо трепетали, увлекая на юг. Былое поблекло. Жизнь приближалась к полудню, и ты не думал о Завтра и Вчера. Наступило равновесие, одинаковая удаленность как от бури, так и от покоя…

В послеобеденные часы день стал более красочным. Скалы Восточной бухты открылись во всю ширь со всеми своими уступами. Косо светило солнце; бросая широкие тени, оно расчленяло склон на плоскости и кубы. На западе уже поднимался красноватый туман, и на нем рисовались черные пальмы. Свет больше не сиял, а тихо струился по улицам и над морем.

Раздался свисток паровоза, и вот из каменного массива выполз поезд — гагатовые бусы, скользящие по краю бухты. Он скрылся, оставив за собой череду облаков, отливавших синим блеском и перламутром на выпуклых округлостях.

Автомобили бесшумно мчались через перекресток возле автобусной станции к водолечебнице. Большие автобусы, пружиня на рессорах и мягких шинах, огибали угол за углом, дородные и проворные, как торопливые жуки. Из «Кафе де Пари» доносилась музыка.

Кай спустился вниз и дал несколько поручений портье. Швейцара-негра он одарил деньгами, какие нашлись у него в карманах.

На площади беспрерывно крутилась автомобильная карусель. Одетые в белое бои из кафе, вися на подножках, отгоняли машины на стоянки. Несколько родстеров даже остановились у столиков, чтобы нанести краткий визит знакомым. Словно императоры, оживляя пейзаж, стояли полицейские независимого государства в белых мундирах с золотыми шнурами и в тропических шлемах. Их обтекал караван туристов фирмы Кука.

Высоко над улицей, круто спускавшейся к отелю «Мирабо», горы прорезали узкие полоски Корнишей.

Кай повернул и, пройдя по бульвару Де Монте-Карло, стал спускаться по лестнице. Он медлил, тянул время, в душе у него воцарилась безмятежная гармония грядущего, он хотел бы остановиться сам и остановить мгновенье среди этой ласковой тишины, которая заключала в себе мечту, счастье и знание. Счастье — это всегда то, что впереди, и он хотел его растянуть, удержать, насколько мог.

Он стоял на широкой набережной возле гавани. Перед ним, карабкаясь вверх по скалам, громоздилось Монако, беспокойное место, которое, словно вьющееся растение, оплетало гору. Акведук стрельбища по голубям, множеством витков поднимавшийся над морем» походил на римский водопровод. В ювелирных лавках на бульваре Ла Кондамин уже затеплились огоньки. То был час между днем и сумерками, еще покорный свету, но уже настолько овеянный мистикой вечера, что итальянки с Ломбардской низменности в это время начинают говорить: «Felicissima notte» note 6.

Пора было идти. Яхта ждала. Прозрачная вода билась о ее носовую часть. Яхта слегка подрагивала и тихо гудела — она уже стояла под парами.

Одним прыжком Фруте перескочила узкие сходни и очутилась на палубе. Кай последовал за ней. Несколькими минутами позже яхта отчалила и взяла курс в открытое море.

Кай был один на палубе. Никто ему не мешал. Он сидел, погруженный в созерцание, у перил и следил глазами за пенистой кильватерной струей. Закатное солнце просвечивало воду красными лучами. Кобальтовая синева и зеленые отражения прорезали ее светлыми переборками и разбивались вдребезги в волнах. Задул ветер.

Фруте подняла голову. Появилась Лилиан Дюнкерк. Кай пошел ей навстречу. Они долго стояли рядом и смотрели на отдалявшийся берег. Оба понимали, что вместе с ним остаются позади светские условности и причинно-следственные связи.