Земля обетованная - Ремарк Эрих Мария. Страница 111

Я кивнул.

— Он хочет еще раз взглянуть на Ренуара. Портрет молодой мадам Анрио. Просто кстати пришлось.

Блэк извлек из своего красного сафьянового бумажника сотенную купюру.

— Премия за отвагу, проявленную перед лицом неприятеля.

Я с удовольствием сунул купюру в карман.

— Вам удалось получить с Купера всю контрибуцию? — спросил я.

Всю до последнего цента! — радостно доложил Блэк. — Нет ничего правдивее полуправды. Мне пришлось поклясться Куперу жизнью собственных детей, что я вчера действительно был у Дюрана-второго.

— Жуткая клятва.

— Но я же там был. С Ренуаром. А насчет Дега Купер меня клятву не брал.

— Все равно, — сказал я. — Это ж надо, изверг какой. Блэк улыбнулся улыбкой херувима.

— Так у меня же нет детей, — сказал он.

— Джесси! — пролепетал я испуганно. — Как ты замечательно выглядишь!

Она лежала на больничной койке, какая-то неожиданно маленькая, бесплотная, мертвенно-серая, с восковым лицом. Только беспокойно бегающие глаза были больше обычного. Она попыталась улыбнуться.

— Все так говорят. Но у меня есть зеркало. Только оно мне и не врет.

Рядом уже суетились двойняшки. Они принесли яблочный пирог и термос кофе.

— Кофе здесь безобразный, — пожаловалась Джесси. — Такой кофе я вам предложить просто не могу. Вот мои близняшки и принесли хорошего. — Она повернулась к Роберту Хиршу. — Выпей чашечку, Роберт. За мое здоровье.

Мы с Хиршем украдкой переглянулись.

— Конечно, Джесси, — сказал он. — Кофе у тебя всегда был отменный, что в Париже, что в Марселе, а теперь вот в Нью-Йорке. Этим кофе ты столько раз вытаскивала нас из депрессии. Помню, Рождество сорок первого, в настоящих парижских катакомбах, в подвале гостиницы «Лютеция». Наверху маршируют немцы, только сапоги грохочут, а внизу старый советник коммерции Буш надумал покончить счеты с жизнью: будучи евреем, он вдруг не пожелал пережить еще одно христианское празднество всеобщей любви. Еды у всех почти никакой. И тут являешься ты с огромным кофейником. И с двумя яблочными пирогами. Ты получила все это у хозяина гостиницы в обмен на рубиновую брошь и пообещала ему еще рубиновое кольцо, если он неделю нас не выдаст. Это было в самый разгар паники, первого большого страха. Но ты смеялась и даже старого диабетика Буша в конце концов заставила улыбнуться. Ты нас всех тогда спасла, Джесси, твоим замечательным кофе.

Она внимала Роберту с улыбкой, истово, будто истомленная жаждой. А он сидел перед ней на стуле, словно сказочник из страны Востока.

— Но Буш через год все равно умер, — проронила она.

— Да, Джесси, но его не убили в немецком концлагере, он умер во французском лагере для интернированных лиц. А до этого ты провезла его через всю оккупированную зону. В твоем почти самом парадном наряде, Джесси. На тебе был парик, шикарный костюм шотландской шерсти и дамское пальто кораллового цвета. А на случай, если вас все-таки остановят и Бушу придется говорить, ты наложила ему какую-то невероятно сложную повязку, в которой он якобы мог только мычать. Ты была просто гений, Джесси!

Она слушала Хирша так, будто он и вправду рассказывал ей сказки, а ведь это была самая что ни есть жестокая и горькая быль, которая только здесь, в обстановке больничной палаты с ее легким запахом спекшейся крови, дезинфекции, гноя и жасминных духов, торопливо разбрызганных повсюду двойняшками, казалась чем-то совершенно ненастоящим. Для Джесси слова Хирша звучали как самая сладкая колыбельная. Она прикрыла глаза, оставив только узенькие щелочки, и слушала.

— Зато потом, Роберт, ты переправил нас через границу На своей машине, — сказала она после паузы. — Под видом испанского вице-консула в машине с такими важными дипломатическими номерами. — Она вдруг рассмеялась. — А уж что ты вытворял потом! Но я тогда уже была в Америке.

— И слава Богу, что ты была тут, — слегка покачиваясь, подхватил Хирш все тем же странным, почти монотонным распевом. — Что бы иначе было с нами со всеми? Кто бы снашивал здесь башмаки и обивал пороги, добывая гарантийные ручательства и деньги, спасая нас всех…

— Ну уж не тебя, Роберт, — перебила Джесси, улыбаясь уже почти задорно и с хитрецой. — Ты-то и сам не пропадешь.

Стало темно. Близняшки замерли на своих стульях, хлопая глазами, как две изящных совушки. Даже похоронных дел церемониймейстер Липшютц вел себя тихо. Составитель кровавого списка зловеще что-то про себя подсчитывал. Когда пришла медсестра проверить повязки и измерить температуру, Коллер откланялся первым. Утонченная натура, он был способен выносить вид крови только в своих кровавых фантазиях. Поднялся и Хирш.

— По-моему, нас выставляют, Джесси. Но я скоро снова приду. Хотя, может, ты еще скорее окажешься дома.

— Ах, Роберт! Кто тебе это сказал?

— Как кто? Равич и Боссе, твои врачи.

— А ты не врешь, Роберт?

— Нет, Джесси. А что, разве они тебе сами не говорили?

— Все врачи лгут, Роберт. Из милосердия.

Хирш рассмеялся.

— Тебе милосердие ни к чему, Джесси. Ты у нас отважная маркитантка.

— И ты веришь, что я отсюда выберусь? — В глазах Джесси вдруг застыл страх.

— А ты сама разве не веришь?

— Днем я пытаюсь верить. А ночью все равно не получается.

Сестра сделала запись в температурном листе, что висел в изножье кровати.

— Сколько у меня там, Людвиг? — спросила Джесси Я в этой их цифири по Фаренгейту ни черта не смыслю

— Что-то около тридцати восьми, по-моему, — твердо сказал я. Я понятия не имел, как переводят с Фаренгейта на Реомюра, но одно я знал точно: для больного самый лучший ответ — быстрый.

— Вы слыхали, что Берлин бомбили? — прошептала Джесси.

Хирш кивнул.

— Как в свое время и Лондон, Джесси.

— Но Париж не бомбили, — заметила она.

— Нет, американцы нет, — терпеливо согласился Роберт. — А немцам и не понадобилось, с лета сорокового Париж и так принадлежал им.

Джесси чуть виновато кивнула. В ответе Роберта она расслышала нотку легкой укоризны.

— Англичане и Баварскую площадь в Берлине разбомбили, — сказала она тихо. — Мы там жили.

— Твоей вины в этом нет, Джесси.