Земля обетованная - Ремарк Эрих Мария. Страница 85

Мы вышли. Странное это было чувство, ведь в эмиграции люди часто теряют друг друга из виду. И с Теллером получилось то же, иначе он не умер бы в таком одиночестве. Зато теперь, когда он умер, казалось, что Теллер умер не один, что вместе с ним умерли многие, и это не укладывалось в голове, и начинало грызть чувство вины, и ты вдруг понимал, до чего безразлична ко всем нам окружающая нас чужбина и сколь, в сущности, мала и затеряна, разрознена, случайна и безвольна та людская общность, к которой ты принадлежишь.

Близняшки Даль вывели Джесси и бережно погрузили ее в «крайслер» Танненбаума-Смита. Она не противилась. На фоне синего неба, в зыбком белом мареве полуденного солнца ее красное, распухшее лицо выделялось чужеродным пятном. Она с такой беспомощностью забиралась в машину, что роскошный, блистающий черным лаком лимузин тотчас напомнил мне гроб с предыдущих похорон, в котором теперь почему-то увозят и Джесси.

— Она взяла себя в руки, — сказал Хирш. — Поехала придавать последний глянец поминальному столу. Джесси с двойняшками с утра над этим трудилась. Так ей легче перенести горе. У нее теперь одна забота: чтобы поминки прошли как следует. Считает, что этим она отдаст Теллеру последний долг. Логика тут, конечно, странная, но все идет от сердца, потому и понятно.

— Она хорошо знала Теллера? — поинтересовался Танненбаум-Смит.

— Да не больше, чем остальные, скорее даже меньше. Но как раз поэтому считает себя обязанной сделать для него все, что в ее силах. Она чувствует себя в ответе за него, как и за всех нас. Вечная еврейская мать. Мы не вправе лишать ее этого. Такое чувство ответственности ей только помогает. К тому же мы всегда можем на нее положиться. Когда нас некому будет оплакать — допустим, мы будем лежать вот так же, — Джесси не подведет. Если, конечно, сама будет жива.

Последним из дома упокоения вышел Липшютц.

— Вот квитанция, господин Смит, — обратился он к Танненбауму. — Эти мерзавцы содрали с нас на пятьдесят долларов больше. Я с ними ничего не мог поделать. Гроб стоял во дворе на солнцепеке. Я был, как в капкане.

— Вы все правильно сделали, — сказал Смит, складывая квитанцию. — Пожалуйста, извинитесь за меня перед Джесси, — обратился он затем к Хиршу. — Я не поклонник этого обычая — прощаться с умершим за рюмкой. К тому же я, к сожалению, совсем не знал Теллера.

— Но Джесси специально для вас приготовила селедку, под шубой! — попытался остановить его Хирш.

Смит вздернул плечи.

— Я полагаюсь на вас, господин Хирш. Уверен, вы найдете нужные слова.

В знак приветствия он приложил руку к своей светлой шапочке и медленно двинулся прочь по запыленной улице.

— Что бы мы без него делали, — вздохнул Липшютц. — Нас даже похоронить было бы не на что. Он все оплатил. Ума не приложу, почему все-таки Теллер это сделал? Как раз сейчас? Когда американцы и русские побеждают и побеждают…

— Да, — отозвался Хирш с горечью. — А немцы все равно сражаются и сражаются, как будто защищают Святой Грааль. От этого ведь тоже можно прийти в отчаяние, вам не кажется?

— Вы уже были в музее Метрополитен? — спросил меня Реджинальд Блэк.

Я помотал головой. Он воззрился на меня с удивлением.

— Еще не были? Вот уж не думал! Я-то считал, вы его уже наизусть знаете. Для будущего торговца искусством пробел непростительный. Сходите прямо сейчас. Там еще открыто. И можете не возвращаться. На сегодня вы свободны. Так что времени у вас будет достаточно.

В музей я не пошел. Не решился. У меня было такое чувство, будто я все еще живу на тонком льду, под который совсем недавно не провалился лишь чудом. Последний ночной кошмар донимал мою память дольше, чем я ожидал, и вновь поселил во мне проклятую неуверенность, с которой мне пришлось столько бороться. Ничто не миновало, теперь я точно знал это, да и смерть Теллера подействовала на меня сильнее, чем я предполагал. Спастись-то мы спаслись, но только не от самих себя.

Я очнулся от размышлений лишь перед антикварным магазином Силверов. Внутри, между двумя белыми с позолотой креслами, в позе роденовского мыслителя сидел Арнольд Силвер, младший компаньон фамильного дела, паршивая овца силверовской династии, и мечтательно глазел на улицу. Когда я постучал по стеклу, он испуганно вздрогнул, потом пошел к двери.

— Редкое счастье лицезреть вас на рабочем месте, господин Арнольд, — пошутил я.

Арнольд расплылся в мягкой улыбке.

— Александра нет. Он сегодня обедает в кошерном ресторане «Берг». Я не пошел. Я ем по-американски!

— Надеюсь, в «Вуазане»? — предположил я. — Гусиная печенка была просто объедение.

Силверы, даром что однояйцовые близнецы, были полными противоположностями почти во всем, хотя родились с разницей лишь в три часа. Они напоминали мне еще более трагическую пару сиамских близнецов, из которых один брат был беспробудный пьяница, а другой трезвенник, на долю которого, по несчастью, выпадало не столько хмельное опьянение непутевого брата, сколько его свирепые похмелья со всеми радостями тошноты и головных болей. Это был единственный похмельный трезвенник, о каком мне доводилось слышать. Примерно такими же противоположностями были Арнольд и Александр, с той только счастливой разницей, что они, слава Богу, не срослись.

— Я тут бронзу неплохую присмотрел, — сообщил я. — В аукционном доме Шпанирмена, на Пятьдесят девятой улице — Это на аукционе ковров, торги послезавтра.

Силвер-младший только отмахнулся.

— Мне сейчас не до коммерции. Расскажите об этом моему фашисту-брату. У меня жизнь решается! Понимаете, жизнь!

— Еще бы! А кто вы по гороскопу? Когда родились?

— Я? Двадцать второго июня. А что?

— Значит, Рак, — констатировал я. — А Александр?

— Двадцать первого ночью. Зачем это вам?

— Значит, еще Близнец.

— Близнец? Конечно, близнец! Разумеется, близнец, кто же еще? Бред какой-то!

— Я имею в виду, по созвездию Близнец, он родился в последний день этого зодиакального знака. Это многое объясняет.

— Что именно?

— Ваши характеры. Они слишком разные.

Арнольд не сводил с меня недоуменного взгляда.

— И вы в это верите? Во всю эту чушь?