Посолонь - Ремизов Алексей Михайлович. Страница 18
— Да как же ты ее съешь? Разбойники ее караулят!
— Ну и пускай себе караулят.
— Разве что Коза… — почесался Артамошка.
— Конечно, Коза! — подхватил уверенно Кот, будто зная в чем дело.
— А даст ли Коза холодненькую водицу? — усумнился Епифашка.
— За водицей дело не станет, Гагана обещала! — сказал Артамошка.
Слово за слово, всю подноготную Кот и выведал.
Насулили Коту Артамошка с Епифашкой золотые горы, пошли Кота проводить, да на другую дорогу и вывели: не к подземелью, а нарочно опять к Зайкиной башенке.
Вот они какие, полосатые.
Уж и плутал Кот, плутал, только на осьмую ночь пришел Кот к подземелью.
Все, как водится, вышли двенадцать черных разбойников, сказали разбойники заклинание и скрылись.
— Чучело-чумичело-гороховая-куличина, подай челнок, заметай шесток! — сказал Кот по-разбойничьи и вошел в подземелье.
Вошел Кот в подземелье да хвост поджал.
Неласково встретили Кота двенадцать черных разбойников.
— Иди, Котофей, — сказали разбойники, — отправляйся, Котофеич, подобру-поздорову домой, пока цел, нет у нас тут для тебя никакой корысти.
— А Зайка? — замяукал Кот.
— Зайка! — заартачились [201] разбойники: — Не отдадим мы тебе Зайку никогда! Зайка у нас рыбкой плавает, и мы на ней все женимся: такая она беленькая, беляночка.
— Ну, вы меня хоть чаем угостите, а я вам сказку скажу, — будто сдался Кот.
Согласились разбойники, велели самовар подать, а сами расселись вкруг Кота, рты разинули.
Кот пил вприкуску, передыхал, сказывал.
Рассказывал Кот длинную-длинную сказку о каких-то китайских яблочках и о купце китайском, запутанную сказку без конца, без начала.
Разбойники слушали, слушали Кота и заснули. А как заснули разбойники, опрокинул Кот чашку на блюдечко, да и пошел по банкам ходить, искать Зайку.
— Кис-кис! — тихонько покликала Зайка.
Котофей Котофеич и догадался, выловил Зайку лапкой, обернул в платочек да себе в карман и сунул.
А разбойники дрыхнут, ничего не видят, ничего не слышат.
Тут загреб Котофей Котофеич в охапку черную шкатулку, сказал заклинание да поминай как звали.
— Э-эх! — укорял дорогой Котофей свою Зайку-рыбку.
— Да я, Котофей Котофеич, только одну хотела рыбку поймать, самую маленькую.
— Ну и стала рыбкой, прости Господи! — чихал Кот, не унимался.
Зайка едва дух переводила, так прытко стремился Кот в башенку.
И только когда сестричка-звездочка с елки на Кота глянула, сел Кот посидеть немножечко.
Вынул Котофей Котофеич платочек из кармашка, развернул платочек, покликал Козу рогатую.
Прибежала Коза рогатая, дала Зайке-рыбке холодненькой водицы. И превратилась Зайка-рыбка в настоящую беленькую Зайку.
— Опасность, друзья мои, миновала: разбойники ошалели от гнева, пустили погоню… да не в ту сторону.
— Ну, спасибо тебе, Коза рогатая, — благодарил Кот, — заходи когда к нам Зайку пободать.
— Хорошо, зайду когда-нибудь, — отвечала Коза, — да лучше вот что, я вас сейчас до дому провожу…
Так втроем и отправились: кот Котофей, Зайка да Коза рогатая.
Много было страху и опаски: и с дороги сбивались и погоня чуялась, и топали шаги Буробы.
Артамошка с Епифашкой попали впросак и в отместку Коту свои козни строили.
Радость необычайная, радость невыразимая! Достигли путники башенки!
Пошел в башенке дым коромыслом.
Снова пляс, снова смех, снова песни.
Прибежали Белки-мохнатки, притащили кулек каленых орехов, вылез из отдушника Чучело-чумичело, прискакала Лягушка-квакушка о двух задних лапках, выполз Червячок из ямки, явился и сам Волчий Хвост, улыбался Хвост поджаро, болтался.
А гадкий Зародыш сел на корточки в угол, ударил в ладошки, — и начались хороводы.
Водили хоровод за хороводом, из сил выбились.
А Коза всех перебодала, да и опять в лес за кленовым листочком, только Козу и видели. А Чучела-чумичела чуть было Котофей Котофеич не съел: такая у Чучела соблазнительная мышиная мордочка выросла!
— Э-эх, кум, — пенял Коту Чучело, — не говорил ли я тебе, что ты меня съесть захочешь?!
Кот извинялся.
Кучерище сидел в окне, ел игрушки, головой поматывал.
То-то веселье, то-то потеха!
Насилу Зайку спать в кроватку уложили, — так разрезвилась, из рук вон.
И три дня пировали в Зайкиной башне.
На четвертый день утром приступил старый кот Котофей Котофеич к Зайке, тронул Зайку лапкой, сказал Зайке:
— Отпусти меня, Зайка, отпусти, беленькая, из башенки по свету погулять, выхолил я тебя, Зайку, вынянчил, пора и на волю мне.
Утерла Зайка слезки себе пальчиком, погладила по шерстке Котофея Котофеича и говорит:
— Как же я без тебя жить буду, Котофей Котофеич, меня Буроба съест.
— Не съест, Зайка, не съест, беленькая, где ей, ну а придет старая, ты только покличь, я и вернусь в башенку.
Поцеловала Зайка Кота в мордочку, вытащила из новой сумочки любимый свой бисерный кошелечек с павлином, подарила его на память Котофею Котофеичу.
— Голубушка беленькая, Зайка моя! — прослезился растроганный Кот.
Так и покинул Котофей Котофеич Зайкину башенку, пошел с палочкой по свету гулять.
И осталась Зайка одна в башенке, надела себе Зайка золото на пальчики, взяла у Зародыша афту [202] — такую краску, размазала афту на дощечку и стала свой собственный портрет писать.
Придет старый Кот, вернется Котофей в башенку, Зайка ему портрет и отдаст.
— Афта-афта! — гавкал в трубе собачонкой Васютка, сынишка Кучерищев, стерег башенку.
Петушок — золотой гребешок на заре по заре распевал петушиные голосистые песни.
И играло солнце над башенкой так весело, весеннее.
1905
Медвежья колыбельная песня [203]
К МОРЮ-ОКЕАНУ [204]
201
Заартачились — заупрямились. (АМР)
202
Афта — краска, которой пишутся автопортреты, по толкованию Зайки. (АМР)
203
Медвежья колыбельная песня — с латышского. Хорошо читать колыбельные песни, напевая (мурлыкая). Весною 1906 г., когда я писал «Посолонь», мне приснился «удалой воин небаюканый, нелюканый». Весь закованный, подходил он ко мне, и я слышал, как в стуке шагов его напевалась колыбельная песня медвежья. Мотив для этой колыбельной песни запомнился мне из моего сна. (АМР)
Под которыми произведениями года не подписано, читай: 1906-й. (АМР)
По мнению Р. Тименчика, непосредственным поводом к переводу А. М. Ремизова латышской песни «Айя жу-жу, лала берни…» послужило знакомство с латышским поэтом и переводчиком К. Якобсоном (Робертсом Скаргой) весной 1906 г. (Тименчик Р. Литературные приключения латышской колыбельной. — Даугава. 1983. № 9. С. 119—120). См. также авторские воспоминания об исполнении «Песни» в книге «Пляшущий демон»: «И оттого, что мотив „Медвежьей колыбельной“ я запомнил из моего сна, я не пел, я только вызвучивал ритм, а слова были звериные» (Ремизов А. М. Огонь вещей. М., 1989. С. 256).
204
К МОРЮ-ОКЕАНУ — Алалей и Лейла, герои моей поэмы, задумав думу идти к Морю-Океану, съели по ложке змеиной каши, чтобы понимать язык зверей, птиц и цветов, и вышли по весенней заре в путь. Идут они по земле странниками, над головою у них солнце, луна и звезды, — ищут они, где Море-Океан. Их путь лежит не волшебными странами и не широкими реками, а темными лесами, дремучими борами, калинниками, черемошниками, болотами, поточинами, водотопинами, полями, речками, узкими тропками — мышиными норами, змеиными тропами. Целый ряд приключений ожидает их в пути: то попадают они к Волку-Самоглоту в брюхо и, сидя в плену у Самоглота, много видят в окошечко, что творится в Божием мире весеннею ночью, когда пробуждаются все земляные силы и подземные, а также слышат много разговоров и разных чертячьих сказок, то попадают они к Белуну в избушку и живут неделю у белого деда, дружат с его пчелою, как с сестрицею. Наступает лето, застигают их грозы, хоронятся они под кустиком, оказывается, заяц-единоух прячется, и узнают они от единоуха-зайца о житье-бытье зверином, потом встречают росомаху и отыскивают старого Слона Слоновича. Поздней осенью забредают они в избушку Вия. А от Вия попадают в Кощеево царство к Копоулу Копоулычу. Копоул приходится сватом и кумом Котофею Котофеичу. Перезимовав у Копоула, идут они дальше по дорогам к Морю-Океану, глазея и расспрашивая, брат и сестра, отец и дочь, жених и невеста. В конце второго лета, исходив родную землю вдоль и поперек, добираются они до заветной тропинки и в звездной ночи среди последних страхов слышат шум Океана, — уж близко шумит Море-Океан. (АМР)
Океан-Море — семантика устойчивой фольклорной формулы, лежащей в основе сюжета цикла, вполне определенна. А. Н. Афанасьев в «Поэтических воззрениях славян на природу» (Т. 2. М., 1867) замечает: «В народных русских заговорах „океан-море“ означает небо». Опыт употребления формулы в произведениях других жанров показывает, что Морем-Океаном называется некое иномирное пространство, — «тот свет». Упоминается Море-Океан и в столь любимом А. М. Ремизовым «Стихе о Голубиной Книге», где он предстает водным первоначалом бытия («всем морям мати»). Таким образом, путь Алалея и Лейлы оказывается, с одной стороны, инициационным путем-испытанием «в иной мир», но в то же время итогом его становится приобретение сокровенного знания о первоосновах мироздания, жизни и смерти, Доле и Недоле.