Птичка тари - Ренделл Рут. Страница 43

— О, ей-богу, Бруно, вскоре ты попросишь меня выйти за тебя замуж.

— Не могу. Я уже женат, и ты это знаешь. Но до конца моих дней я хочу оставаться только с тобой.

— В самом деле? — спросила Ив. — А я вот не знаю, чего мне захочется до конца моих дней, знаю одно: хочу жить здесь.

— Но об этом я и говорю. Мы останемся здесь. Ты можешь остаться здесь. Будешь только в четырех или пяти милях отсюда.

— Я имею в виду: здесь. Здесь. На этом месте. Тебе придется смириться с этим, Бруно. Ты можешь купить дом, если хочешь. Я даже стану гостить в нем иногда, если пригласишь, но я останусь здесь.

Бруно никогда не говорил о том, что Лиза тоже будет жить в доме, который он купит. Ей не раз хотелось спросить Ив, как все будет. Всерьез ли она решила никогда и ни за что отсюда не уезжать? Твердо ли намерена не жить в доме Бруно? А что будет с Лизой? Уступит ли Ив Бруно и отошлет ли ее в школу? Лиза страстно желала добиться от Ив правды, она отчаянно хотела знать, но ей не удавалось остаться с Ив один на один, Бруно всегда был рядом.

В марте, когда стало немного теплее, они с Ив принялись колесить по округе в коричневой машине с просроченной дорожной лицензией, принадлежавшей матери Бруно. Ив уговаривала Лизу ездить с ними, но Лиза отказывалась. Вместо этого она шла в Шроув и смотрела телевизор. Бруно сказал, и Ив не отрицала этого, что они разъезжают по окрестностям, осматривая дома, выставленные на продажу.

— Если бы я переселилась к тебе, — сказала Ив однажды вечером, когда они все сидели в сторожке возле камина, — если бы я это сделала, о чем и не помышляю, если бы я согласилась на твое предложение, то на какие деньги мы бы жили? Подумал ты об этом? Небольшие деньги твоей матери в конце концов иссякнут. Их не хватит надолго. Пока мы здесь, ты живешь за мой счет, не забывай, но стоит мне уехать отсюда, и мне перестанут платить. Мне платят за то, что я нахожусь здесь, понятно?

— Я художник, если я и мало зарабатываю своими картинами, то только потому, что отказываюсь идти на компромисс, тебе это известно. Но сейчас дела постепенно выправляются. Ты знаешь пословицу: успех не приходит один. Вот Тобайасы купили же мою картину, верно? Или мы могли бы начать какое-то дело, ты и я, мы могли бы стать художниками по интерьеру, например. — Но кое-что в ее словах впервые задело его за живое. — Почему ты сказала, что не помышляешь об этом? Зачем же тогда ездить со мной и смотреть все эти дома, если не помышляешь?

— Я говорила тебе, — ответила Ив, — я сотни раз говорила тебе. Ты покупаешь дом, пожалуйста, это твое дело, я поеду с тобой и осмотрю дом, но зкить в нем не собираюсь. Я живу здесь, в этом доме, в Шроуве. Ясно?

Такие разговоры или очень похожие на этот возникали каждый вечер, пока Лиза не перестала прислушиваться к ним. Она сидела, читая книгу, или уходила к себе и ложилась спать, а они всё спорили. Но однажды вечером дела приняли иной оборот. Это был неудачный день, день, в который случилось нечто непредвиденное, событие ужасное и отвратительное.

Погода стояла великолепная, и этот апрельский день вполне мог сойти за июньский, но был чище и свежее июньского. Бруно ушел куда-то на этюды. Это означало, что Лиза могла заниматься латынью, не боясь, что ей помешают язвительным замечанием или даже присутствием — молчаливым недоброжелательством, красноречивым закатыванием глаз.

Если бы Лиза могла выразить это словами, она сказала бы, что Бруно захватил власть в свои руки, распоряжался всем в доме, задавая темп и тон. Но таких слов она не знала, понимая только, что если раньше всем заправляла Ив, то теперь главным становился он. Ив бывала с ним резкой или ироничной, но сопротивлялась все меньше и меньше. Уроков Бруно не одобрял, и мало-помалу они прекратились.

Тот урок состоялся лишь потому, что Бруно не было дома. Им приходилось делать это тайком, как будто в их занятиях было что-то предосудительное или противозаконное. Французский урок должен был проходить не дома, а в саду. Как подозревала Лиза, для того, чтобы Бруно подумал, будто они куда-то ушли, если бы он вернулся раньше обещанного. Он не стал бы искать их там, под вишневым деревом.

Цвела вишня, и рощи были белые, не обрызганные белым, как в марте, когда цвел терновник, но совершенно белого цвета, как упавшее на землю облако. Когда урок закончился, Лиза и Ив пошли погулять и полюбоваться на цветущую вишню, потому что, как сказала Ив, цитируя поэта, это можно видеть только раз в году, а значит, в ее возрасте, возможно, ей выпадет еще только сорок подобных случаев. Они прошли в рощу, что возле моста, а потом в свою рощу, после чего Ив отправилась домой, опасаясь, что Бруно уже вернулся.

Лиза бродила, предоставленная самой себе. Она прошла по мосту и двинулась вдоль старой железнодорожной ветки, заброшенной уже с полгода, хотя рельсы и шпалы еще были на месте. Если так идти вдоль ветки, а потом нырнуть в туннель, который тянется с четверть мили, и выйти с другой стороны, там будет другая долина, и в конце концов, дойдешь до городка, а потом до другого городка и, наконец, до большого города. Еще не сегодня, но, возможно, когда-нибудь она сделает это.

Было шесть часов вечера, но солнце еще не заходило. По-прежнему было тепло и безветренно. Лиза шла вдоль железнодорожной ветки в другую сторону, к станции Ринг-Велли. Сняли ли вывеску со здания станции? И что стало со зданием из красного кирпича с навесом и пряничной резьбой, с ящиками цветов на окнах и кадками с цветами возле дома, который был также и домом стрелочника?

Она не видела Бруно, пока не оказалась от него всего в нескольких шагах, когда уклониться от встречи с ним или спрятаться было уже невозможно. Издалека станция выглядела так нее, как прежде, но когда Лиза подошла ближе, то увидела, что исчезли занавески наверху и дверь с табличкой «Частное владение» была распахнута. Вместо цветов в ящиках на окнах и на клумбах, которые были разбиты вдоль платформ, росли сорняки. Там, где в прошлом году цвели желтые нарциссы и гроздья гиацинтов, виднелись лишь одуванчики. Лиза вскарабкалась на платформу и, пройдя через дверь с надписью «выход» в помещение, где люди покупали билеты, пересекла его и, ничего не подозревая, вышла через главный вход к пристанционной песчаной подъездной аллее.

Бруно сидел там, не на своем полотняном стуле, но на низкой стене, перед ним стоял мольберт. Держа в поднятой вверх руке кисть, окунутую в гуммигут, он смотрел, не моргая, прямо на Лизу.

Конечно, на самом деле он смотрел на вход в здание станции, из которой она появилась. Лиза подошла ближе, она шла прямо к нему, потому что отступать было некуда. На картине, которую он писал, было изображено то, что видно было через Дверь: пустая железнодорожная линия, безлюдная платформа, облупившаяся краска пряничного навеса, огромные, как подсолнухи, головки одуванчиков.

Когда Ив не было поблизости, Бруно не утруждал себя словами «привет» и «как поживаешь?». Он лишь завел к небу глаза, как часто делал при виде ее. Лиза растерялась, вдруг испугавшись, хотя для страха не было никакой реальной причины. Может быть, пройти мимо? Не обращать на него внимания и идти себе по песчаной дорожке, пока не скроется из глаз?

Кисть приблизилась к полотну, прикоснулась к нему, дорисовывая лепестки одуванчика. Его коробка с красками, куча испачканных краской тряпок, кувшин с липкими кистями были расставлены на стене рядом с ним. Бруно отвел кисть в сторону и вытер ее куском ткани, который был, как Лиза увидела, оторван от старой юбки Ив, юбки, которую, насколько помнилось Лизе, Ив носила много лет назад, когда они впервые приехали в Щроув.

Бруно заговорил с ней, поначалу мягко и непринужденно:

— Ты достаточно большая, чтобы понять, что с тобой делают. Она отрицает твое неотъемлемое право… ну, то, что является природным правом ребятишек, живущих в цивилизованных странах. Мы не говорим о странах третьего мира. Но это Объединенное королевство, а на дворе у нас восьмидесятые годы двадцатого века, на тот случай, если она этого не заметила.