Небесное пламя (Божественное пламя) - Рено Мэри. Страница 101

— Клятвы мало чего стоят, если люди чувствуют свою безнаказанность, — сказал Диний.

— Атталу ничто не грозит, — небрежно заметил Хиракс. — Он будет с войсками в Азии, его не достанешь.

Павсаний напряженно смотрел мимо них, на гаснущую, красную головню в очаге. И обратился, вроде, тоже к ней:

— Неужто он думает, что теперь слишком поздно?

— Если хочешь, можешь мое платье посмотреть… — предложила Клеопатра.

Александр пошел за ней в ее комнату, где оно висело на Т-образной подставке: тонкий шафрановый лён, украшенный цветами из драгоценных камней. Её-то не в чем винить, да и разлука скоро… Он погладил её по спине. Несмотря ни на что, предстоящие торжества её манили; побеги радости пробивались из неё, как зелень на выжженном склоне; она начала осознавать, что скоро станет царицей.

— Посмотри, Александр!

Она подняла с подушки свадебный венок — пшеничные колосья и побеги оливы из тонкого золота — и пошла к зеркалу.

— Стой! Не примеряй, это плохая примета!.. Но выглядеть ты будешь прекрасно.

Она слегка похудела в последнее время, и обещала стать интересной женщиной.

— Надеюсь, мы скоро поедем наверх, в Эги. Я хочу посмотреть, как украшают город; когда соберутся все эти толпы — там уже не погуляешь… Ты слышал, какой будет процессия к театру, на посвящение Игр? Всем двенадцати Олимпийцам их посвятят, и статуи понесут…

— Не двенадцать, а тринадцать понесут, — сухо сказал Александр. — Двенадцать Олимпийцев и божественного Филиппа. Но он скромный, его статуя пойдёт последней… Слушай! Что это за шум?

Они подбежали к окну. Подъехавшие слезали с мулов и строились по ранжиру, чтобы идти во дворец. На всех были лавровые венки, а главный держал в руках лавровую ветвь.

— Мне надо вниз. — Александр соскользнул с подоконника. — Это глашатаи из Дельф, с оракулом про войну.

Он быстро поцеловал сестру и двинулся к двери. Ему навстречу входила мать.

Клеопатра заметила, как мать смотрит на сына, мимо неё, и в ней снова шевельнулась давняя горечь… А Александр сразу узнал этот материнский взгляд: она звала его в какую-то тайну.

— Я сейчас не могу, мам. Глашатаи из Дельф приехали. — Увидев, что она собирается заговорить, он быстро добавил: — У меня есть право там быть. И нам с тобой не надо, чтобы об этом забывали. Верно?

— Да, конечно. Тебе лучше пойти.

Она протянула к нему руки; но когда он поцеловал ее — начала что-то шептать. Он отодвинулся.

— Не сейчас, а то опоздаю!

— Но мы должны поговорить сегодня! — сказала она вслед.

Он вышел, сделав вид, что не услышал. Олимпия увидела вопрошающий взгляд Клеопатры и ответила какой-то ерундой по поводу свадьбы. Таких моментов бывало много в жизни Клеопатры, уже сколько лет!.. На этот раз она не расстроилась. Подумала, что станет царицей задолго до того, как Александр сможет стать царём; если вообще когда-нибудь станет.

В Зале Персея собрались главные гадатели, жрецы Аполлона и Зевса, Антипатр — и все прочие, кому ранг или должность позволяли здесь быть. Собрались, чтобы выслушать оракул. Дельфийские посланцы стояли перед тронным помостом. Александр, первую часть пути пробежавший бегом, степенно вошел и встал справа от трона чуть раньше, чем появился сам царь, как и полагалось. Нынче ему приходилось устраиваться самому: никто его вовремя не позвал.

Все ждали, перешептывались. Это было царское дело. С толпами вопрошающих насчет свадеб или покупки земли, или морских поездок, или отпрысков — с ними можно обойтись и простым жребием… А тут седовласая Пифия входила в дымную пещеру под храмом, и ставила треножник возле Пупкового Камня, закутанного священными сетями, и жевала горький лавр, и вдыхала пар из расщелины в скале, и произносила в божественном трансе свои непонятные слова перед проницательным жрецом, который истолкует их в стихах… Дело было серьёзное, и многие с трепетом вспоминали легенды о судьбоносных древних пророчествах. Впрочем, были и другие, кто не ждал ничего кроме какого-нибудь стандартного совета: принести жертвы нужным богам или построить новый храм.

Хромая, вошел царь; сел, вытянув вперед негнущуюся ногу. Двигался он теперь меньше и стал набирать вес; квадратный торс оброс новой плотью. Александр, стоявший чуть позади, обратил внимание, как растолстела шея.

После ритуального обмена приветствиями, главный глашатай развернул свой свиток.

— Аполлон Пифийский — Филиппу, сыну Аминта, царю македонцев отвечает следующее: Дело к развязке идет, ибо жертвенный бык уж увенчан и подошел к алтарю, и забойщик его ожидает.

Все произнесли нужные слова, какие полагаются, чтобы не спугнуть удачу… Филипп кивнул Антипатру, тот с облегчением кивнул в ответ. Пармений с Атталом застряли на азиатском побережье, но теперь главные силы пойдут с добрым предсказанием. Вокруг слышался одобрительный гул. Благоприятного ответа ждали, — богу было за что благодарить царя Филиппа, — но лишь к достойнейшим из достойных, шептали придворные, Двуязыкий Аполлон обращается таким ясным голосом.

— Я специально попался ему на глаза, — сказал Павсаний, — но никакого знака он мне не подал. Учтив, да, но он и всегда такой… А историю эту он знает с детства; я это по глазам его видел, уже давно. Но — никакого знака. Почему, если всё это правда?

Диний пожал плечами и улыбнулся. Этого момента он побаивался. Если бы Павсаний был готов расстаться с жизнью — сделал бы это восемь лет назад. Нет, человек, влюбленный в свою месть, хочет пережить врага, насладиться хочет!.. Это Диний знал по себе, и сам мечтал о таком наслаждении.

— Неужели это тебя удивляет? — сказал он. — Такие вещи замечаются, а потом припоминаются… Можешь быть уверен, что ты будешь под защитой, как друг; если, конечно, поведёшь себя соответственно. Глянь-ка, я тебе принёс кое-что, что тебя успокоит.

Он раскрыл ладонь. Павсаний присмотрелся.

— Знаешь, перстни все одинаковые.

— А ты получше посмотри, запомни. Сегодня вечером, за ужином, увидишь его снова.

— Хорошо, — сказал Павсаний. — Это меня устраивает.

— Слушай, — удивился Гефестион, — на тебе перстень со львом!.. Где ты его взял? Мы тут обыскались — не могли найти.

— Симон нашел, в сундуке с одеждой. Наверно, с пальца свалился, когда доставал что-нибудь.

— Да не было его там, я смотрел!

— Значит, в какую-нибудь складку завалился…

— А ты не думаешь, что он его украл, а после испугался?

— Симон? Не настолько он глуп; все знают, что перстень мой… Похоже, сегодня счастливый день, а?

Он имел в виду, что Эвридика только что разрешилась — и снова девочка.

— Да оправдает бог все добрые приметы! — ответил Гефестион.

Они пошли вниз, ужинать. Александр задержался у входа поздороваться с Павсанием. Вызвать улыбку у такого мрачного человека — это всегда маленькая победа.

Скоро рассвет, но еще темно. В старом театре пылают громадные факелы, на стенах; а маленькие порхают светлячками — это слуги разводят гостей по местам, рассаживают; скамьи покрыты подушками. С гор тянет легкий ветерок, пахнет лесом; а здесь к нему примешивается запах горящей смолы и скученных людских тел.

В самом низу, в круглой оркестре, расставлены по кругу двенадцать алтарей для Олимпийцев. На них горят костры, подслащенные ладаном, освещая ризы хиромантов и сильные тела забойщиков со сверкающими ножами в руках. Издали доносится мычанье и блеянье сегодняшних жертв, беспокойных от шума и факельного огня. Громче всех ревет белый бык, предназначенный Царю Зевсу. Все звери уже украшены гирляндами и венками, у быка рога позолочены.

На сцене царский трон — его резьбу пока не видно в темноте, — а по обе стороны высокие кресла: для сына и нового зятя.

На верхних ярусах собрались атлеты, колесничие, музыканты и певцы, которые будут состязаться на Играх. Предстоящий обряд посвятит их богам. Их много, царских гостей еще больше — небольшой театр уже переполнен. А солдаты, местный простой люд, и горцы, приехавшие на праздник из своей глуши, — те роятся в потемках по склонам вокруг чаши театра или располагаются вдоль дороги, по которой пойдет торжественная процессия. Шум толпы колышется, перекатывается, как волны на галечном пляже… Сосны, черные на фоне первых проблесков зари, трещат под грузом любопытных мальчишек…