Тезей - Проталин Валентин. Страница 35

Зато в мегароне Тезея шли нескончаемые переговоры.

- Удел царей: делать хорошее, а слышать плохое, - философствовал Одеон, служитель Диониса.

- Надо действовать, действовать! - волновался Герм.

- Или податься из Афин в сторону передового Востока, - невесело шутил Мусей.

- Не такая уж глупая мысль, - рассудил Тезей. - Почему мы ждем, когда приплывут к нам. Надо самим отправляться в плавание, налаживать связи, торговлю, учиться, наконец...

- И создавать, где можно, свои опорные пункты, - поддержал царя Одеон.

- Выплеснуть толику афинян на другой берег моря, - развеселился Солоент, - а то они слишком уж расшумелись.

- Поосторожней бы со словами, - заметил Мусей.

- Ты хочешь защитить от меня афинян? - спросил Солоент.

- Я хочу защитить тебя, - объяснил Мусей, - не оказаться бы тебе первым переселенцем.

- Да мы с братьями любое море преодолеем, - заявил Солоент.

- И доберетесь прямо до амазонок? - спросил Тезей.

И, в сущности, проговорился. Конечно, и плавание на Восток, и налаживание торговли его очень серьезно интересовали. Однако и приглашение Геракла отправиться к амазонкам не могло быть забыто, ибо волновало, влекло.

- Зачем нам амазонки? - удивился знаток искусств Каллий.

- А зачем женщины? - обернулся к нему Пилий с вопросом, на который всегда есть готовый ответ.

И тут Тезей счел возможным поведать приглашенным в мегарон о том, что к амазонкам по приказу Эврисфея собирается Геракл, за поясом царицы амазонок, защищающим от любовных чар.

- Прекрасно, - воодушевился Герм, - значит, это плавание следует считать общегреческим. Афиняне примут участие в деле всех эллинов. Это промоет мозги нашим палконосцам.

- Амазонки... на краю света, - с сомнением покачал головой знаток искусств.

- На краю света. Значит, все на свете и увидим, - заключил Тезей.

Когда происходят в этой жизни события, поражающие, словно гром с ясного неба, - жестокое убийство, неслыханное святотатство, разоблачение завзятого, якобы, праведника, непомерно наглое ограбление или необыкновенно захватывающая любовная история, в Афинах сообщение о подобном становится достоянием каждого. Будь он мужчиной, женщиной, подростком, древним стариком, даже рабом. И кажется всем и всякому: уже больше ничем никого поразить нельзя. Накрыло и растоптало. Всеобщее оцепенение...

Однако, промелькнет день, два, неделя, даже если речь идет о, казалось бы, невозможной любовной измене, и о ней, как и о другом необыкновенном из случившегося, почти не говорят. Хотя еще вчера только про это и рассуждали. Особенно если на смену одному сногсшибательному событию подваливает другое.

И получается, что в природе у афинянина - рты раскрывать, поразительная готовность поражаться. Но разве есть в этом что-то предосудительное?

Жизнь, знаете, она движется. И почему-то застает нас всякий раз врасплох... Вот только что афиняне были поражены исчезновением Тезея, потом его возвращением, потом рассусоливали на все лады о свадебном пиршестве их смертного молодого царя с богами. И вот, пожалуйста, весть: Тезей собирается весной отплыть к амазонкам то ли за поясом, оберегающим от любовных чар, то ли за невестой. И эта новость, казалось, затмила все. Болтали о ней на всех углах. И вдруг - по всему городу разнеслось, что не вернулся с моря рыбак. Его смыло волной.

Печально... Однако, впервой ли рыбаки погибают, также - далеко не в каждом доме рыбаки. Город поразило другое. Погибшим рыбаком оказался муж танцовщицы Пракситеи . Жаль, конечно, но взволновало народ то, что сделалось с самой Пракситеей. Эту плясунью, насмехавшуюся над своим мужем, вертихвостку и прелюбодейку, словно подменили. Она не бросилась плакать на люди, а отстранилась, отгородилась, ушла от людей. Пракситею нельзя было узнать. Словами такого не расскажешь.

- Она изменилась, - поведал Тезею Одеон.

Вдвоем с Мусеем они пришли к молодому царю, чтобы сообщить печальную новость о Пракситее.

- Сильно переживает? - спросил Тезей.

- Переживает, - неопределенно ответил Одеон.

- Это совсем другая женщина, - убежденно заявил Мусей.

...Тезей сразу нашел домик Пракситеи, расположенный среди иных построек за старым храмом Диониса. Они были разбросаны в некотором беспорядке, не образуя улицы, выступая один из-за другого. За ними - только берег речки Иллис. А перед невыразительными, блеклыми и кое-как расставленными постройками красиво возвышался храм бога. Правда, когда близко подойдешь увидишь, как он стар, древен совсем.

Домик Пракситеи Тезей нашел сразу еще и потому, что в нескольких местах на его стене было выведено крупными буквами, разными красками ее имя. Афиняне в шутку, а, случалось, и всерьез, писали имена своих возлюбленных на стенах. Значит, не один был влюблен в Пракситею. От этих разноцветных узоров дом танцовщицы казался нарядней соседних.

Пред домом слева - виноградные лозы, крепленные тростями, пустые, без ягод и почти лишившиеся листвы. У дома справа, за четырехугольным водоемом розовые кусты с сухими колючками семян и грядки нарциссов и фиалок. Фиалки еще пушились пыльной листвой, а длинные зеленые, плотные, упитанные стебли нарциссов повалились на землю, прижатые к ней дождями.

Дверь не была заперта, и, пройдя темную переднюю, Тезей оказался в комнате, где и застал Пракситею, сидящую в кресле с гнутой спинкой. Пеплос длинными складками спадал с ее колен до самого пола. За спиной зеркало в золоченой раме неведомо какого дерева в виде большого изогнутого листа , подвешенное за стебель. Тезей отметил про себя, что зеркало в приемной комнате, а не в спальне. И большое, по сравнению с теми, какими обычно пользовались афинские красотки, хранившие их в укромных уголках своих жилищ. На зеркало упал светлый луч, Пракситея пошевелилась, в раме возник прекрасный женский портрет..

- Я знала, что ты придешь, я ждала..., - произнесла танцовщица вместо приветствия.

- Я не сразу узнал о твоем горе, - сказал Тезей.

- Это уже неважно, - поднялась Пракситея.

- А что теперь важно?

- Сразу не объяснишь.

- Ты лишилась мужа, дорогого для тебя человека...,- после некоторой паузы проговорил Тезей.

- Да, я лишилась части себя. Мне надо найти эту часть.

- Как? - спросил Тезей, ничего не понявший.

- В себе... Или через себя... Я больше не буду твоей, - сказала женщина, помолчав. - Такой, как это было прежде... Я ничья.

- Вокруг столько людей, - произнес Тезей.

- Люди... Они незваные. Незваные оттого, что глухие. Званые только дети... А у меня ни своих, ни чужих.

- Теперь ты рассуждаешь совсем, как жрица, - заметил Тезей.

- Каждый должен быть жрецом в той или иной степени... - Задумчиво проговорила Пракситея.

- И кому из богов служить?

- Себе... Своему назначению... Люди - тоже боги, хотя не знают об этом...

- Падшие боги, - откликнулся Тезей.

- Пожалуй... Можно и так сказать. Люди забывают сами себя. Они играют выпавшие им роли. Их не хватает на себя. Они всегда что-то другое. Нельзя себя подчинять сложившейся роли. Обыденные дела - не танец или пение. И не молитва. А мы отдаем себя какому-то земному делу и подчиняемся ему. И хотим подчинить других. Вот хотя бы ты с твоим народовластием. Земные же результаты по-настоящему и недостижимы, да они и не главное. Главное - сам человек. А он не умеет быть собой. И лиши его навязянного ему занятия, которому он подчинен, он просто испугается.

- Разве не надо ничем заниматься? Твои танцы - это ведь тоже - занятие, красивее иных, но занятие, - возразил Тезей, хотя и начинал понимать, о чем говорила Пракситея.

- Были занятием. Я больше не буду, как прежде, танцевать. Буду и в танце искать себя... О боги, - вдруг вздохнула она, - какие люди бедные, какие они еще бедные. И как всех жалко.

- На такую жалость и обидеться могут, - заметил Тезей.

- Могут, - согласилась Пракситея. - Они думают, что достаточно того, что они знают о себе... О боги! Да не умеют они узнавать себя! Любоваться собой не умеют. Ни любоваться, ни удивляться себе. Даже удивляться себе не умеют.