Одиночество-12 - Ревазов Арсен. Страница 42

– Пацаны, – сказал я. – Я здесь без году неделя. Правила знаю плохо. Но живу по понятиям. Мне нужна ваша помощь. Кто готов честно без кидалова помочь?

– Прарок – залатой пацан. Я ему памогу.

Я посмотрел на говорящего. Кличка Коба. Плотный. Рыжеватый. Лицо в оспинах. Глубокие карие глаза. Одет в новый тренировочный костюм, хотя жара такая, что все ходят в трусах. Вчера рассказал мне, что он сын грузинского вора в законе. Мы обменялись с ним адресами, по которым надо сообщить, если с нами что-то случится. Я дал адрес мамы и Маши.

Вроде, Коба нормальный мужик. Пусть молодой. Но его отец мог многому научить. Хотя воры редко живут со своими сыновьями. Жить с семьей – это не по понятиям. Ладно. Если не будет тормозить – может, и отобьюсь. Лучшего все равно нет.

– Спасибо, Коба! Расскажи, я могу выбирать игру?

Коба сел рядом со мной.

– Это как ви дагавиритес.

– Договариваемся. Я каждый раз выбираю игру сам. Какую захочу.

– Не катит, – сказал зло Фонарь, не ожидая сопротивления с моей стороны. Ты мне свой бридж объявишь. И мы будем полдня фишки метать.

– А ты мне сику или деберц. Будешь меня полдня учить.

– Давай так забьемся: раз ты, раз я. Ставку включаем по очереди. Один объявляет ставку, другой игру. Но чтоб без приколов – если пять пацанов эту игру знают – играем. Если нет – ты попал. Очко переходит в зрительный зал.

Камера взорвалась хохотом. Надо было обязательно отшутиться в ответ. Я примерно уловил стилистику местного юмора.

– Вот с твоего очка, Фонарь, и начнем. С двадцати одного.

Моей шутки смеялись больше и громче. Кто даже захлопал. Я вообще к своим сильным сторонам всегда относил умение издеваться над людьми. Из-за этого в школе у меня было много проблем.

В тюрьме я вел себя предельно осторожно, потому что как в любом закрытом табуированном обществе, отношение к словам здесь предельно серьезное. Но сейчас надо было отбиваться.

– За мое очко ты еще ответишь, – сказал покрасневший Фонарь. – Но очко, так очко. Моя ставка – пятьдесят баксов. И я банкую.

– Коба, кто должен банковать?

– Сбросьте да туза. И пуст предъявит бабки!

– Не вопрос. Разбей, командир.

Фонарь бросил мне бумажку в пятьдесят долларов, которая была очень похожа на нарисованную. В камерной полутьме понять это было невозможно. Я решил не нагнетать обстановку и разменял ее молча. Фонарь сдал до туза (туз выпал мне) и игра началась.

Первую игру я выиграл. Вторую тоже. Третью тоже, хотя Фонарь заставил меня играть в сику, правила которой я знал едва-едва. Потом я заказал покер и проиграл по собственной дури. Потом мы сыграли два круга в буру. Я опять выиграл. У меня было уже не меньше 500 долларов. Правда, мне все больше и больше казалось, что нарисованных. Фонарь раскраснелся и говорил обиженным голосом, что он играет без кляуз, что фишка не прет и что я его делаю. Как честный человек может делать карточного шулера, жонглирующего колодой, я не знал. Поэтому решил сделать паузу.

– Фонарь, сказал я. – Давай договоримся! В долг я играть с тобой не буду. И ты со мной не будешь.

– Ты че, хезишь, я за базар не отвечу?! – И он резко приподнялся над табуреткой.

– Нет, – немного испугался я. – Ответишь, конечно…

Я запнулся. Никогда не поймешь, каким словом кого в тюрьме можно обидеть. Особенно, когда человек сам хочет обидеться и ищет повода. Но я не готов был верить в долг, исключительно потому, что хотел закончить игру поскорее. Кроме того, я отлично помнил сцену игры в трехкарточный покер в одном из моих любимых фильмов «Карты, деньги, два ствола». Главное, я помнил, чем она кончилась.

Только у меня четырех друзей и папы Стинга – не было. Я очень боялся, что меня заставят играть в долг. В том, что Фонарь сейчас поддается, чтобы увеличить ставки у меня не было и тени сомнения. Его расстроенный голос был фальшив, а один раз он, играя в буру, якобы по ошибке, снес козырную десятку. Для шулера такого класса – ошибка недопустимая. Очевидно, не сделай он этого, партию выиграл бы он.

Но для Фонаря время косить под бешеного психа еще не пришло, поэтому он примирительно сказал:

– Мы с тобой правильные пацаны. Я тебе верю, ты мне веришь.

Коба (да и все вокруг) поняли, чего я опасаюсь. Похоже я добился их некоторого уважения благодаря тому, что у меня не загорелись глаза от выигрыша, и я продолжал сечь фишку. Чтобы укрепить свой рейтинг я решил сделать ход конем.

– А пока часть выигрыша я хочу внести в общак. А то мало ли – кончатся бабки, а пацанам грев-то нужен.

С этими словами я сгреб четыре пятидесятидолларовых бумажки (фонаревских, естественно) и передал их Рулевому (кассиру общака). Я надеялся, что это мина замедленного действия. За фальшивые доллары в общаке Фонарь мог очень серьезно ответить. Фонарь тут же понял в чем дело.

– Захарчеванного чувака [46] строишь?

Он даже не собирался скрывать бешенство.

– Отвали, Фонарь! Когда правильные мужики зону портили?

Неожиданно мне на помощь пришел Смотрящий-Танк. Настроение в камере постепенно сменялось в мою пользу. Я не сильно радовался, понимая, что с дикой иезуитской логикой тюрьмы фальшивые деньги могут повесить и на меня – ведь вложил их в общак я, а не Фонарь, но тут шанс на отмазку был большой, для такого дела можно было и жаловаться по инстанции.

Фонарь притих, не ожидая наезда своего. Только что он на глазах у всех собирался раздоить быка. Доставить пацанам удовольствие, а себе славу. А тут бык берет и так формирует общественное мнение (знал бы Фонарь, что такое PR и где я работаю), что к нему не придерешься. Я решил ковать железо пока горячо.

– Пацаны, – начал я. – Скажите свое слово. У меня других бабок кроме этих нет. Поэтому я в долг Фонарю верю. Отыграться ему по всем понятиям дам. Но сам в долги влезать – не хочу. Не могу ответить.

– Слущай, нэ бэспокойся. Никто тэбя в долг играт нэ заставит. Всэ видят, что он тэбе фору дает. [47] И харашо. А ти играй. Играй сэбе.

Мы продолжили игру. Фонарь взял себя в руки. Играл больше без ахов, вздохов и не пытался вызвать сочувствия. Когда у него кончились деньги, я так же молча отнес еще 200 баксов в Рулевому.

– Все? – спросил я, с тайной надеждой на положительный ответ.

– Нет, – сказал хитро и злобно Фонарь. – Отыгрываться буду.

– В долг? – добрым голосом спросил я.

– Нет! В долг мне после твоего базара биться западло. Камень поставлю. Звездочку. [48]

С этими словами он вытащил блестящий камешек и положил его на дубок. Среди зеков пронесся шепот.

– Коба, – сказал я. – Посмотри на него, пожалуйста. А то я в этих делах не рублю.

Коба взял камень, понес его к свету, долго крутил, потом вернулся и пожал плечами.

– Нэ знаю. Па виду – звэзда. А так – нэ знаю.

Обстановка накалялась. Коба положил камень на стол. Фонарь молча взял его, затем сгреб пустую водочную бутылку, обвел камнем вокруг горлышка и с чпокающим звукам отделил горлышко от бутылки. Затем протянул мне вторую бутылку и камень. Я взял камень в руки, почувствовав холодок в руке и повторил жест Фонаря. Второе горлышко отделилось с таким же звуком.

– Дорогой камень, – неожиданно подал голос Танк. – На много кусков потянет. Чем ты, Пророк, ответишь?

Я очень плохо разбираюсь в драгоценных камнях. В частности, я что-то слышал про искусственные алмазы. При этом я понятия не имел, режут они стекло или нет. Если камень был настоящий – то он стоил много. Очень много. Я покачал его в руке. Вес определить было невозможно. Размер – с крупную горошину. Даже в полутьме камеры он был фантастически красив. Я подошел к свету, чтоб потянуть время. У камня было огромное количество граней. Внутри светились крошечные вкрапления. Я подумал, что искусственный бриллиант так тщательно огранивать бы не стали. Тем более вклеивать в него вкрапления. В свое время я купил Маше в Таиланде сапфир весом в полкарата за 200 долларов. Этот камень выглядел раз в двадцать больше. И я слышал, что чем больше размер камня, тем не пропорционально выше его цена. Так что этот камень мог стоить и пять, и десять, и пятьдесят тысяч долларов. Откуда такая вещь могла взяться у Фонаря, спрашивать было бесполезно. Пришла пора принимать решение. Я вернулся.