Спор о Сионе - Рид Дуглас. Страница 114

Эта история сама по себе не стояла ни в какой связи с моим уходом из «Таймса», но примерно в то же время она стала становиться мне ясной, и постепенное уяснение мной происходившего тогда отразилось в двух книгах, написанных после того, как я перестал заниматься журнализмом. Первая из них, «Ярмарка безумия», была целиком посвящена угрозе войны. Я наивно полагал, что одинокий голос в состоянии её предотвратить, и читатель может и сегодня ещё проверить наличие этого мотива. Для оправдания моего рвения терпеливый читатель сможет также, если он достаточно для этого стар, вспомнить ужас при одной только мысли о второй войне среди тех, кто пережил первую. Это трудно понять более молодым, привыкшим к целой серии войн, но в те годы это чувство довлело над всеми остальными.

Вторая книга ? «Великий позор», вышла накануне войны и продолжала предупреждения первой, но в ней я впервые уделил некоторое внимание «еврейскому вопросу». Мой опыт расширялся, и я начал распознавать решающую роль, которую этому вопросу суждено было сыграть в характере и исходе второй войны, тогда уже явно стоявшей у порога. Этот же вопрос в значительной степени занимал автора и впоследствии, став со временем поводом для написания данной книги, и в этом свете написаны и последующие главы о подготовке, ходе и последствиях Второй войны.

Глава 37

Заправилы, пророки и народные массы

Посреди ликующих толл в Вашингтоне и Берлине одновременно (4 и 5 марта 1933 г.) начались два 12-тилетних периода правления, закончившиеся также почти одновременно в 1945 году. Сегодня беспристрастному историку трудно решить, которое из этих двух правлений принесло человечеству больше несчастий. Вначале, обоих главных актёров, вышедших на мировую арену, приветствовали как пророков. В Америке раввин Розенблюм славословил президента Рузвельта как «богоподобного посланца, любимца Провидения, мессию завтрашней Америки», целью поэтического льстеца было «убедить большинство». В 1937 году в Праге, уже стоявшей поя угрозой гитлеризма, один из еврейских знакомых автора этих строк рассказывал ему, что раввин в его синагоге всерьёз охарактеризовал Гитлера как «еврейского Мессию», явно пытаясь истолковать происходившие события в духе левитских пророчеств. Народные массы, как в Америке, так и в Германии, не иначе, чем в России, все эти годы жили под эгидой своих «премьеров-диктаторов»: орвелловских «Больших Братьев» или советских «любимых вождей», царивших в Москве. По виду противники, мистер Рузвельт и гepp Гитлер, каждый по-своему содействовали «разрушительному принципу» в его трёх распознаваемых формах: революционного коммунизма, революционного сионизма и грядущего «мирового правительства для принуждения к миру».

Правление Рузвельта началось с бесстыдного обмана: он был парализован и пользовался креслом на колёсах, но его никогда не показывали публике ни в натуре, ни на фото, до тех пор, пока ему не помогали подняться на ноги. Его инвалидность не была секретом, но некие заправилы приняли решение, что ложная картина здорового и крепкого мужчины должна была преподноситься публике до его последнего вздоха (и даже после его смерти, так как на памятнике, воздвигнутом в его честь в Лондоне, скульптор представил его в гордой и уверенной позе).

Рузвельт создал необычный до тех пор прецедент, заставив свой кабинет принести присягу некрещёному еврею, верховному судье Кардозо, убеждённому сионисту, который ещё в 1918 г. выразил полную покорность Брандейсу и раввину Стефену Уайзу словами: «Вы можете пользоваться моим именем как вам угодно»; после этого он получил назначение на пост верховного судьи, причём раввин Уайз потребовал этого сначала от губернатора штата Нью-Йорка, Смита, а затем от президента Герберта Гувера. Другими словами, тень ставшей впоследствии столь хорошо известной «двойной лояльности», с самого начала пала на правительство Рузвельта, как в своё время и на правительство Вильсона, благодаря фигуре Брандейса.

После республиканского междуцарствия в 1921…33 гг. Рузвельт вернулся к политике Вильсона, разрешив в его духе главный вопрос, определявший в те годы будущее Америки: должны или не должны управлять Америкой силы, представленные массовой еврейской иммиграцией из восточной Европы, наводнившей США в течение 60 лет со времени окончания гражданской войны в Америке. Все компетентные лица с тревогой наблюдали за быстрым ростом этой новой проблемы в жизни страны, правильно оценивая предвидимые результаты пересадки на американскую почву крупной людской массы, религиозное руководство которой наотрез отвергало как ересь всякую мысль о слиянии другими народами и ассимиляции. Джеймс Т. Адамс (1878–1949) писал об этом в своём «Американском эпосе» (1931), а Редиард Киплинг (1865–1936) живший в Новой Англии в 1890 году, охарактеризовал положение следующими словами:

«Земля опустошалась, теряя своих коренных жителей, место которых ещё не было занято беглецами из Восточной Европы… Иммигранты прибывали в Соединённые Штаты по миллиону в год… Где-то на задворках, сами ещё этого не сознавая, истинные американцы, чьи предки в течение трёх или четырёх поколении строили Америку, но от которых ничего не зависело и которые могли сделать ещё меньше, пробовали протестовать, не веря, что… чужеродные элементы вскоре будут ассимилированы и превратятся в хороших американцев. Никто их, разумеется, не слышал… Больше всего поражало меня, что все труды и достижения прежних поколений оказывались излишними и ненужными перед лицом этого наплыва иностранцев. Я начал тогда думать, не истребил ли Авраам Линкольн слишком много коренных американцев во время гражданской войны, и не пошло ли это на пользу одним только спешно импортированным массам их европейских сторонников. Вероятно, это звучит ересью, но я встречал многих, кто думал именно так. Самый никчёмный из старых иммигрантов был просеян и просолён за время длительных морских переходов того времени. В 60-ые годы появились пароходы, и теперь стало возможным доставлять человеческий груз со всеми его недостатками зa две недели. А около миллиона уже более или менее обжившихся американцев было к тому времени убито».

Эта проблема была новой только для Америки; в истории человечества она уже. давно была его старейшей проблемой, а в нашей книге мы показали, как она вставала на протяжении многих веков в одной стране за другой, как только еврейская иммиграция принимала массовые размеры. То же подтверждает и Хаим Вейцман в своём описании того, как он осаждал высокопоставленного британского чиновника, сэра Вильяма Гордона, столкнувшегося с этой проблемой в Англии за 20 лет до того, как она стала тревожить Конгресс Соединённых Штатов. Сэр Вильям пытался разрешить её в 1906 г. при помощи законопроекта о чужеземцах (подобно тому, как 67-ой и 68-ой конгрессы США пытались разрешить её законами о квотах). Вейцман пишет, что выполняя свой служебный долг, сэр Вильям (как впоследствии сенатор МакКарран и депутат Уолтер в Америке в 50-ых гг.) «стал считаться виновником всех трудностей на пути еврейской иммиграции в Англию». Вейцман пишет однако далее: «Когда в любой стране количество евреев достигает степени насыщения, в стране возникает реакция против них… Англия достигла состояния, при котором она могла переварить лишь определённое число евреев, но не больше… Реакцию против них нельзя расценивать как антисемитизм в обычном, вульгарном смысле этого слова; это общий социальный и экономический феномен, сопровождающий всякую еврейскую иммиграцию, и мы не можем его игнорировать. У сэра Вильяма не было никакого особого предубеждения против евреев. Он действовал… совершенно гуманно, в интересах своей страны… Он считал, что Англия физически не была в состоянии возместить то зло, которое Россия причинила своему населению… Я уверен, что он был бы точно так же настроен против массового наплыва любого чужеземного элемента: однако других иностранцев, требовавших допуска в страну в таком же количестве, не существовало». Сорок лет спустя Вейцман говорил то же самое евреям в Америке: «Определённые страны могут переварить только определённое количество евреев; как только это количество превышается, наступает радикальная реакция: евреям нужно убираться».