Спор о Сионе - Рид Дуглас. Страница 83

Пока на улице за окном раздавались крики о «китайском рабстве», Бальфур, запершись с сионистским эмиссаром из России, готовил палестинским арабам нечто гораздо более скверное, чем рабство. Он был совершенно околдован этой проблемой (как пишет его племянница и ближайшее к нему доверенное лицо до конца его дней, г-жа Дагдейл, задолго до этой встречи: «Его интерес к вопросу был возбуждён… отказом сионистов от Уганды… их оппозиция возбудила в нём любопытство, для удовлетворения которого он не мог найти средств… Он попросил (сионистского) руководителя своей партии в Манчестере выяснить причины такой позиции сионистов… Интерес Бальфура к евреям и их истории… имел своими корнями материнские наставления в Ветхом Завете и его воспитание в шотландских традициях. Когда он стал взрослым, его интеллектуальное восхищение некоторым аспектами еврейства в современном мире и симпатия к нему приобрели для него громадное значение. Помню, как ещё в детстве он внушил мне мысль, что христианская религия и культура в громадном долгу у иудейства, и что долг этот очень плохо оплачен».

В таком умонастроении Бальфур встретился с Вейцманом в 1906 г. в номере «Королевской гостиницы» в сыром и туманном Манчестере. Предложение, которое ему тут было сделано, автоматически ставило Турцию, притом уже в 1906 г., в ряд врагов Англии в любой «будущей мировой войне» (Макс Нордау, см. выше), а в случае победы над ней, ставило Англию в состояние постоянной войны со всем арабским миром. Судя, однако, по вышеприведённой цитате, соображениям национального интереса, нравственных принципов и государственного мышления в голове Бальфура места не нашлось. Он был, как мы видим, захвачен раздражённым в нём интересом и неудовлетворённым любопытством, что более походило на любовные мечтания молодой девушки, чем на образ мыслей политика. В парламент его избрали не для того, чтобы он решал, в чём состоит «долг» христианства иудаизму, или, если бы такой долг действительно имелся, то не для его оплаты из чужого кармана самозванным сборщикам. Если бы действительно имелся какой-то реальный долг, с которым можно было бы, не выходя из рамок исторической логики, связать его государство и страну, и если он смог бы свою страну в этом убедить, он, возможно, нашёл бы оправдание. Вместо этого, он самолично решил, что такой долг есть и что ему принадлежало право выбрать среди возможных кредиторов пришельца из России, в то время, как еврейские массы в Англии не желали о таком долге и слышать. Трудно найти в политической истории человечества что-либо более странное и необычное.

Сорок лет спустя Вейцман писал, что у Бальфура были «только самые наивные и рудиментарные представления о (нашем) движении»; он не знал даже имени Герцля и, стараясь припомнить, называл его «доктор Герц». Другими словами, Бальфура давно уже унёс в облака его энтузиазм в совершенно незнакомом ему вопросе. Он сделал несколько чисто формальных возражений, но явно с целью испытать удовольствие от их опровержения, как иной раз девушки для вида противятся втайне желанным соблазнителям. Громадное впечатление произвёл на него (по словам Вейцмана) вопрос посетителя: «Мистер Бальфур, взяли бы Вы Париж вместо Лондона, если бы я предложил его Вам?» «Но, доктор Вейцман, Лондон ведь давно уже у нас», — возразил Бальфур, на что Вейцман ответил: «А у нас Иерусалим давно уже был, когда на месте Лондона было болото».

Бальфуру этот довод показался достаточно убедительным для переселения еврейских ашкенази из России в Палестину. Однако, единственная группа евреев, об интересах которых он имел законное право заботиться, а именно английские евреи, делали всё, чтобы убедить его не связываться с сионизмом, а поэтому Бальфур сделал последнюю слабую попытку возражения: «Странно, доктор Вейцман, что евреи, с которыми я встречаюсь, — совсем другие». На что последовал не менее остроумный ответ: «Мистер Бальфур, Вы встречаетесь не с теми евреями, с которыми надо». После этого Бальфур никогда больше не сомневался в том, что настоящими евреями являются только сионисты из России. «Из этого разговора с Вейцманом я понял, что еврейская форма патриотизма единственная в своём роде. Наибольшее впечатление произвёл на меня категорический отказ Вейцмана даже думать об этом (предложении Уганды)». К этому г-жа Дагдейл присовокупляет: «Чем больше Бальфур размышлял о сионизме, тем сильнее становились его уважение к нему и вера в его значимость. Его убеждения окончательно оформились накануне поражения Турции в Великую Войну, изменив будущее сионизма». Он изменил также и всё будущее Запада, как и судьбу двух его поколений. В беседе в номере гостиницы в 1906 году исполнилось предсказание Макса Нордау 1903-го года о формах «будущей мировой войны».

По мере приближения этой войны всё большее число ведущих политиков спешило втайне поддержать сионизм. Фактически они сами превращались в заговорщиков, поскольку они держали общественность в неведении о своих намерениях в отношении Палестины. Вне узкого внутреннего круга этой политической интриги никто не знал о её существовании и о том, как она будет проведена в сумятице большой войны, когда фактически прекратится контроль государственной политики со стороны парламента и общественности. Именно его секретность наложила на этот процесс печать заговора, задуманного в местечковой России, и его плоды созрели к 1917 году.

Следующая встреча Вейцмана с Бальфуром состоялась 14 декабря 1914 года. (Здесь перед нами снова характерный пример того как трудно точное установление фактов в этих вопросах: г-жа Дагдейл цитирует Вейцмана, — «я не встречался с ним больше до 1916 года», — но пишет далее сама, что «14 декабря 1914 г. состоялась встреча д-ра Вейцмана с Бальфуром». Эта, очевидно, вторая встреча подтверждается и Вейцманом, который пишет, что после своего разговора с Ллойд-Джорджем 3декабря 1914 г., он «немедленно последовал совету Ллойд-Джорджа встретиться с м-ром Бальфуром»). Мировая война только ещё начиналась. Британская армия была почти уничтожена во Франции, которая сама стояла на грани катастрофы, в то время как один лишь британский флот ограждал Англию от опасности вторжения. Впереди предстояла война, обошедшаяся Англии и Франции в 3 миллиона жизней, и цвет британской молодёжи рвался в бой. Пропаганда кричала об уничтожении «прусского милитаризма», освобождении «малых народов» и восстановлении «свободы и демократии». Бальфур вскоре снова вошёл в правительство. Когда он опять встретился с Вейцманом, его мысли явно были далеки от грандиозной битвы на полях Франции, и он менее всего думал о своей стране и своём народе. Его главной заботой были сионизм и Палестина. Беседу с Вейцманом он начал словами: «Я часто вспоминал наш разговор» (в 1906 году), «и я думаю, что когда замолкнут пушки. Вы сможете получить Ваш Иерусалим».

Те, кто жил в то время, могут вспомнить обстановку тех лет и понять, сколь далеки были мысли Бальфура от тех событий, которые они считали тогда главными и решающими. В лице Бальфура возродился «пророк» Монк, но на этот раз во всеоружии власти, позволявшей ему распоряжаться судьбами нации. «Непреодолимое давление» за куликами превратилось в решающую силу, достигшую своего апогея уже в 1914 году.

К этому времени американский народ также опутывался сетью той же политической интриги мирового масштаба, скрытой от взоров общественности, т. ч. американцы даже и не подозревали о её существовании. Они лишь опасались быть вовлечёнными в «чужеземные осложнения» и не желали ввязываться в чужие войны, а их президент обещал им, что эти войны никогда их не затронут. В действительности, они уже в эту войну ввязались, ибо «непреодолимое давление» к этому времени действовало столь же успешно в Вашингтоне, как и в Лондоне.