Все горят в аду - Ридли Джон. Страница 5

– Если бы такой, как ты, мог понять, кто я. – Ян протянул руку к Парису. Парис попятился, но Ян уже схватился за маленькую пластмассовую бирку с именем, содрал ее с оранжево-зеленой униформы Париса и швырнул в него. Бляха попала Парису в лицо, кольнув булавкой. Увечье в ответ на оскорбление. – Малый с именным ярлыком, выбивающий "Дорито" и "Йо-Ху" в гастрономе, что ты можешь понять? Да ты просто неудачник!

Взбешенный, озверевший Парис прокричал в ответ:

– Я не неудачник!

Видение снова пронеслось перед Парисом – ему привиделась она. "Ты неудачник!" – слышал Парис ее голос.

Ян отвернулся. Не потому, что его сломила мощь тирады Париса, а потому, что просто опротивело смотреть на представшее перед ним зрелище. Ян, стоя спиной к Парису:

– А кто ж ты еще? А? Ты знаешь, чего я добился к своим годам? Я стоял перед толпами людей и пел сердцем, а люди откликались на мои песни. Я занимался любовью с самыми красивыми женщинами этой земли, а солнце всходило и заходило, потом опять всходило. Я был поэтом, я был голосом поколения, живой легендой... И вот мне стукнуло двадцать пять. А что сделал ты, приятель? И ты бубнишь мне о загубленной жизни? Я могу умереть, а ты, братец, даже и не жил. – Ян рухнул на большой кожаный диван и поморщился, глотнув "Дьюарз". Пьяный плюшевый медвежонок. – Мне пора отбывать. Я сражался достойно, я не уронил чести, мой путь завершен. Это говорит Бог. Спасибо, дружище, что подвез. Возможно, это пойдет тебе на пользу.

Тут Ян начал затухать и вырубился, как отключенный от сети телевизор.

Парис застыл на месте, ошеломленный хлесткой речью певца, ощущая каждую его рану. В конце концов он собрал воедино свою вдребезги разбитую самость и потащился к двери, ведущей в длинный коридор, по которому он пойдет к своей машине, чтобы вернуться назад... к загубленной жизни.

На полпути его остановил слабый оклик, заставив обернуться. Он не слышал голоса, который его звал. Он его почувствовал.

На столе цифровой плеер. Музыка.

Чувство, заставившее Париса повернуться, теперь нашептывало ему, что делать дальше. Действуй, говорило чувство.

Взгляд на Яна. В отключке.

Взгляд на плеер. Музыка.

Взгляд в соседнюю комнату. Куча мультиплатиновых, мультимиллионных наград.

Чувство подсказывало: лови момент.

И тут плеер оказался у него в руке. Позже Парис не мог припомнить ни своих действий, ни каких-либо философских дебатов на тему "хорошо – плохо", "надо – не надо". Просто плеер оказался вдруг у него в руке. И даже когда он размышлял о скорости, с которой была совершена кража, сам поступок затерялся где-то в далеком прошлом. Парис уже был на улице, уже распахивал дверь "гремлина", плюхался на сиденье и хватал руль. Он уже несся в Голливуд, прочь от дома артиста по кличке Белый Подонок.

Он уже не пытался контролировать свои поступки, он пустил их на самотек, поддался прихоти обстоятельств. К тому времени, когда тело и сознание Париса вошли в резонанс, его "гремлин" уже парковался около дома.

Пока мотор отхаркивался, Парис сидел и рассматривал свою руку. Потом свирепо посмотрел на плеер и сказал Яну, а заодно и ей:

– Я не неудачник.

Бадди ехал на "континентале". На большом. На старом. 63-го года. На таком же ехал некто Кеннеди, когда ему продырявили башку. Бадди купил лимузин по дешевке у девицы, которой нужно было срочно надыбать денег на поездку в Канаду. Он не спрашивал, откуда у нее взялись деньги на такую машину, и, хотя "континенталь" был явно краденый, замешанный в преступлении либо в какой-нибудь афере, Бадди ничего не спрашивал. Его это не волновало. Ему нравилась машина, и все.

В этом была проблема Бадди. Одна из проблем. Он не задавал вопросов. Другая его проблема, еще одна из многих, была в том, что он по недоумию часто влипал в какую-нибудь историю, чего легко мог бы избежать, если бы удосужился навести кое-какие справки.

Об этом, о двух своих проблемах, о двух проблемах в ряду многих других проблем, думал Бадди, выруливая на "континентале" с территории "Уотс".

– Ты готов? – спросил Альф, подразумевая: "Ты готов преступить закон? Готов влиться в ряды преступного мира? Готов рискнуть?"

– Да, – откликнулся Бадди. Всего одно слово, а оно буквально завязло у него в челюстях, сведенных паникой и страхом. Был ли он готов? Ничего подобного. Но он решил прикинуться, что готов, точно какой-нибудь малый, который метит в шулера и утверждает при этом, что "в жизни никого не обманывал". Альф не замедлил с ответом:

– Ага, понятно. Я так и думал, что ты крутой.

– Я крутой.

– Не то что этот твой сосед. Еще та су-у-ка. – Альф пытался говорить, как черный, – так говорят белые, когда хотят косить под крутых. Без толку. Альф без толку косил под крутого. Белым вообще без толку косить под крутых. – Он мелкота и всегда будет мелкотой. Вонючими чипсами на лотке торговать, ха. У кого хочешь спроси. Задарма ничего не дается.

– Знаю.

– Хочешь чего-нибудь, сам хватай.

– Ага, ага. Знаю.

– Клешнями загребай.

– Знаю. Ага.

– Во. Я так и думал, что ты крутой.

– Я крутой. – Бадди помедлил. – Я только...

– Что?

– Я только...

Альф выглядел разочарованным.

– Ты что, зассал?

– Нет, я...

– В последний момент зассал?

– Я не зассал! – Бадди взвинтил тон и громкость, стараясь подбавить мужественности, в чем отчасти и преуспел. – Я просто хотел точно знать, что все...

– У меня все на мази, понял? Все под контролем. – Глядя на многоквартирный дом: – Да он наркот сторчавшийся и попутно торгует. Мелкота, в принципе, но бабок зацепить можно. Я вхожу, беру что надо, и мы срываемся. Все просто, так что не ссы.

Просто. Ну-ну.

– Да я не... Я всего лишь точно знать хотел.

Альфонсо вылез из машины. Скользнул рукой под пиджак. Вынул пушку.

Бадди стоило колоссальных усилий не обмочить штаны. Вообще-то крутые не делают в штаны при виде ствола.

Бадди Альфу, как бы решительно:

– Приступим.

Альфонсо по-свойски улыбнулся. Вообще-то ему было не смешно. Вообще-то он уже весь извелся, потому что знал, что Бадди зассал, но тужится изо всех сил, чтобы этого не было заметно. Больно напрягаемся, подумал он, из-за этого героина. Не стоит он того. А тачку надо свою иметь. Была бы у него тачка, ему бы не понадобился Бадди с передвижным девичьим балаганом. Альф мысленно набросал список вещей, которые нужно сделать в первую очередь, получив навар с героина: купить тачку, избавиться от этого щенка.

Альфонсо двинулся к дому.

Бадди сидел в машине, борясь со страхом и восхищаясь самим собой. Он сдюжил. Он не зассал. Он мужик. Он ведь на месте, да? Он ведь стоит у Альфа на стреме? Хотя он всего лишь сидит в машине с заведенным мотором через дорогу от места действия, но он ведь делает то, что нужно?

Зассал?

Нет. Он не зассал.

Бадди поразмыслил насчет своего нового, им самим узаконенного статуса – "парень, который не зассал", дрожащей рукой поднес ко рту сигарету, потом сумел нащупать прикуриватель, подождал, пока тот щелкнет, и поднес к сигарете.

Время, однако, не двигалось. Оно занималось черт-те чем, бездельничало, вместо того чтобы идти, бежать, – чтоб Альф поскорее вышел прогулочным шагом из парадного, с улыбкой на лице и гером в руках. Упаковка гера, кило. Альф, кажется, так говорил.

Бадди не разбирался в наркотиках, не знал системы мер, но понимал и без того: кило героина – это завались. Раздели товар на части, смешай с какой-нибудь детской присыпкой или пищевой содой, торгуй на улице и зашибешь... ага, зашибешь нормально. Альф сказал, что зашибешь, значит, и правда.

Бадди столько всего мог сделать с этими деньгами, он уже себе кое-что наметил. Он мог... он собирался... ну, он много чего собирался сделать. Шмоток кое-каких прикупить. Заходи, бери шмотки и можешь даже не смотреть на ценник.

И телки. У него будут телки. Там, где деньги, там же рядом и телки. А с телками придет секс: они будут ложиться под него пачками, привлеченные блеском золота и сиянием брильянтов. Драгоценный металл и сверкающие камушки на обнаженной плоти – только такая прелюдия требуется нормальной женщине.