Реальность на продажу - Ридпат Майкл. Страница 14

— Доброе утро! — поздоровался я с одним из них.

— Доброе утро, сэр! — откликнулся он и отвел глаза — полицейский, судя по всему, знал, кто я такой, и не хотел начинать воскресное утро встречей с бедой и горем.

Я смотрел на дом, вспоминая мои прежние посещения. Он стоял в самом устье речушки. Цоколь обложен черными валунами отлив обнажил буроватую полоску песка. Слегка перекосившиеся дверные и оконные рамы выкрашены синей краской. Ричард купил этот дом несколько лет назад на оставленные ему мамой в наследство деньги. Тихое место, где брат любил оставаться наедине со своими мыслями, где ему в голову приходили самые блестящие его идеи.

Я побрел прочь от дома вдоль по набережной, мимо лавчонок, где торговали печеным картофелем и жареной рыбой с чипсами. Деревушка, казалось, вымерла, В гавани покачивалось несколько рыбацких лодок, но вокруг в столь ранний час не было ни души. Я направился к маяку в конце мола, уставившему око своего прожектора в Северное море. Пробравшись между бесчисленными корзинами для омаров, толстенными канатами и останками дряхлого автомобиля, я остановился у ворчливо бормотавшего движком красного судна для промысла устриц, заякоренного в двадцати ярдах от входа в гавань. Серые волны играли бликами восходящего солнца. Вдали виднелись пологие склоны холмов Ист-Лотиана [8], перед ними высились два утеса, один серый, второй белый как мел.

Я решил возвращаться в Керкхейвен, деревушку, являвшую собой группку неброского вида домов, тесно прилепившихся друг к другу по склону холма. Вскоре приглушенный шум моря превратился в умиротворяющий, убаюкивающий фон, на котором редкие пронзительные вскрики чаек звучали особенно резко. Время от времени до меня доносился натужный рев изношенного двигателя видавшего виды автомобиля, сражающегося с крутыми подъемами на извилистых улочках. Над крышами домов гордо взмывали высокие башни трех церквей, недаром же деревушку звали Керкхейвеном [9]. По левую сторону от гавани Инч пробивала себе путь сквозь скалы и песок между домом Ричарда и церковным кладбищем на противоположном берегу, усеянном бледно-желтыми нарциссами.

Вот здесь я его и похороню. Близ его любимой мастерской, среди тишины и покоя крохотной шотландской деревушки.

Я зажмурился от навернувшихся слез — и в то же мгновение вновь увидел тело Ричарда, распростертое на полу сарая. Я открыл глаза. Неужели мне никогда не избавиться от этих видений?

Он лежал, откинув левую руку, к потолку беспомощно тянулись обрубки двух пальцев. Его искалеченная рука стала своего рода тотемом нашей дружбы, нашей веры друг в друга.

Мне было шесть, Ричарду одиннадцать. Отец возился в саду, решил разбить клумбу. Я вскарабкался на груду камней высотой в пять футов, и они посыпались. Ричард, бросившись мне на помощь, успел каким-то чудом выдернуть меня, но сам поскользнулся. Камни обрушились на его руку. С тем, что осталось от пальцев, в больнице сделать ничего не смогли.

Он спас мне жизнь. Мог ли я уберечь его от смерти?

Скорбь нередко сопровождается еще и двумя другими сильными эмоциями — ощущениями гнева и вины. Этим утром я чувствовал себя глубоко виноватым перед братом.

Все думал о «Фэрсистемс». Компания оказалась на переднем рубеже самой захватывающей в мире новой технологии. Она обошла куда более крупные и щедро финансируемые фирмы. Вместе с дюжиной других гениев Ричард сделал виртуальную реальность действительно реальной. Я досадовал на него из-за финансовых промахов, но так ли важны были они на самом деле?

Я вспомнил нашу с ним последнюю встречу за ужином в моем доме. Расстались мы весьма холодно. Я не могу точно воспроизвести свои слова при прощании, однако не забыл, каким раздраженным тоном их произнес. Господи, как же я сейчас жалел об этом!

К тому же еще только позавчера у меня была возможность приехать и поговорить с ним, помочь брату, который столько раз выручал меня в прошлом, а я ее отверг! Если бы я тогда собрался к нему, был бы он сейчас жив? Я бросил его в беде, никогда себе этого не прощу. Я был в долгу перед Ричардом, можно сказать, в неоплатном. Я просто обязан позаботиться обо всем, что после него осталось, о доме, о его имуществе. И, конечно, о «Фэрсистемс».

Я начал замерзать. Повернулся и побрел назад к «Робберс-Армс». Проходя тесноватым вестибюлем гостиницы, услышал чей-то голос.

— Доброе утро! — Согнувшись под низкой притолокой, в дверях стоял высокий, но неимоверно худой человек — аккуратно подстриженная седая бородка, пиджак, строгий галстук. — Как спалось?

— Не очень, — нехотя буркнул я.

— Давайте-ка накормлю вас завтраком, — окинув меня взглядом, предложил он.

Идея что-нибудь перекусить мне неожиданно очень понравилась. Я молча кивнул.

— Присядьте пока вон там. Сейчас приготовлю.

Я устроился в небольшой столовой, и спустя некоторое время по ней поплыл дразнящий аромат шипящего на сковороде бекона.

Через десять минут он поставил передо мной чашку чая и огромную тарелку с яичницей, поджаренной с сосисками, беконом, помидорами, — в общем, все как положено.

— Вот, налегайте. — Радушно улыбнувшись, он оставил меня одного.

Я оценил его деликатность и, предоставленный сам себе, в мгновение ока очистил тарелку. Прогулка на свежем воздухе и плотный завтрак меня здорово взбодрили. Однако голова после бессонной ночи оставалась тяжелой. Я поднялся к себе в номер и сел к телефону.

Только восемь часов воскресного утра, но Дафни Чилкот говорила так, будто бодрствовала уже давным-давно. Возможно, так оно и было. Мать Карен принадлежала к тому типу женщин, которые убеждены, что срезать розы необходимо до рассвета.

— Доброе утро, Дафни. Это Марк. Можно Карен, пожалуйста?

До нее не сразу дошло, кто ее побеспокоил в столь ранний час.

— Ах, Марк! — спохватилась она наконец. — Как поживаешь? Немного рановато, как по-твоему? Карен еще спит. Может, перезвонишь попозже?

Она, конечно, хотела сказать совсем другое: «Какого черта ты названиваешь спозаранку?» Однако произнести подобные слова вслух была не способна.

— Нет, Дафни, мне необходимо поговорить с ней прямо сейчас. Это очень важно.

— Что ж, ладно.

Через минуту я услышал сонный голос Карен:

— Что случилось, Марк?

— Ричард мертв.

— Не может быть! Что произошло?

— Его убили. Вчера ночью. У него в доме.

— О Боже! — после долгого молчания выдохнула Карен. — Как?

Я вдруг вздрогнул, как в ознобе, осознав, что этим утром помощи от Карен мне никакой не будет, она сама нуждается в поддержке. Значит, я не единственный, кто будет оплакивать Ричарда. Рассказал ей все, что знал сам о том, как погиб брат. Она расплакалась. Я слышал, как за четыреста миль от меня Карен горько всхлипывает и по-детски шмыгает носом.

— Карен, Карен, не надо, успокойся, — беспомощно забормотал я.

Она попыталась ответить, но не смогла, плач перешел в неудержимое рыдание.

Неожиданно в трубке раздался резкий скрипучий голос ее мамаши.

— Не знаю, что ты там наговорил Карен, но она просто не в себе. Так что всего хорошего. — Дафни раздраженно бросила трубку.

Старая карга! Черт с ней, позвоню Карен позднее, когда она немного успокоится. Следующий звонок будет куда тягостнее. Я набрал номер. Послушал протяжные гудки, наконец мне ответили.

— Франсис Фэрфакс слушает.

Голос был незнакомый. Говорила женщина, причем совсем молодая. Я похолодел. Это она, та самая, что разбила нашу семью.

— Доктора Фэрфакса, пожалуйста.

— Можно узнать, кто его спрашивает?

— Сын.

— А, Ричард. Голос у вас сегодня какой-то странный, — удивилась она.

— Это не Ричард, — угрюмо поправил ее я, и в трубке наступило молчание, видимо, она пошла звать отца.

— Марк? — Услышав отца, я вздрогнул.

Голос вроде его и в то же время чужой, в нем появились хриплые нотки, голос человека, которому скоро стукнет шестьдесят.